«Дедушка, расскажи мне, каким я был маленький...» И дедушка рассказывает прекрасную и мужественную историю семьи Чжоу, из которой происходит и маленький Синь. Его рассказ короток и нехитер, но он крепко западает в душу маленького Синя. Род Чжоу происходит из хлеборобной провинции Хунань, из тех обширных и благодатных мест, которые дали Китаю немало лучших его сынов. Предки Чжоу были простыми людьми: они пахали землю, сеяли рис, рыли канавы на рисовых полях, строили поливные колеса и с их помощью орошали поля. Когда первый Чжоу переселялся к морю, теперь уже не припомнить, но это было давно, очень давно. Дедушка считает, что не меньше четырнадцати поколений Чжоу сеяли рис и строили дома уже на плодородной, хотя сдобренной камнем земле Шаосина, ставшего теперь большим городом в Южном Китае. Судьба но баловала Чжоу. Даже самые удачливые из них были людьми среднего достатка. Дед Синя принадлежал как раз к ним. У него было три-четыре десятка му поливной земли. Как нажил их дед? Что-то досталось от предков, но что-то нажил сам. Каким образом? Не легко прибавить красоту к оперению феникса, но были в Китае люди, которые соперничали в начитанности. Еще юношей дед слыл далеко за пределами Шаосина самым начитанным. Конечно, Синь сейчас еще очень мал, чтобы понять, как упорен был этот турнир. Вряд ли Синь поймет, если дедушка скажет ему, что в турнире участвовало три тысячи юношей со всего Китая и победителем вышел дедушка Синя.
— Но что ты сделал, чтобы победить?
— А я тебе сейчас скажу и кстати расскажу. Когда ты появился па свет, то, прежде чем дать тебе молока, я велел дать тебе кусочек перцу, крупинку сахару, щепотку горькой травы гуан, кристаллик соли и капельку уксуса. Знаешь, зачем я это сделал?
— Нет, дедушка...
— Только испробовав всего этого, ты почувствуешь и оцепишь вкус материнского молока... Так начал жизнь я, так ее начал и ты... — Старик помолчал. — В жизни много горького, милый, и человек, вступающий в жизнь, должен встретить ее во всеоружии: ему должно быть ведомо не только сладкое, но и горькое. Это полезно знать.
И еще несколько слов, которые услышал Синь в этот вечер, но смысл которых ему открылся позже, много позже... Уже после того, как Синь вышел из библиотеки, дед позвал туда отца и мать Синя. Наверно, дед это делал не часто, но каждый раз в связи с чем-то значительным. Мать и отец Синя оставались у деда долго. Синь уснул поздно, но в библиотеке еще продолжалась беседа.
— Если хочешь сберечь сына, — говорил дед, — береги его любовь к матери...
— Да, да, «береги его любовь к матери», — подтвердил сейчас Лао Шэ. — Но в деревне, о которой я говорил, вы увидите дом бабушки Лу Синя, там вырос Лу Синь... — Наш хозяин махнул рукой, засмеялся. — Говорят, дом с бамбуковыми шторами, как это бывает часто на юге Китая... Но очевидцев, кто был в этом доме, я, по крайней мере, не видел. Все, что известно об этом доме, известно по рассказам, — возможно, вы один из первых...
К путешествию на далекий китайский юг, на малую родину Лу Синя, к дому с бамбуковыми шторами, мне еще придется вернуться, но сейчас я подумал: не предугадывая, Лао Шэ вдруг зародил во мне мысль, в которой был свой немалый смысл, если иметь и виду цели моей поездки в Китай, — поездка на далекий китайский юг, в дом бабушки Лу Синя.
Но беседа продолжалась, приближаясь к финалу, в некотором роде знаменательному. Я привез в Пекин стопку открыток, адресованных виднейшим деятелям культуры Китая. Текст открыток не отличался особенным разнообразном. Их смысл — первый: «Над чем Вы работаете в настоящее время? Каковы Ваши творческие планы?»; второй: «Какие надежды Вы возлагаете на дальнейшее развитие культурных связей между Китаем и Советским Союзом?»
В самом факте анкеты, как мне казалось в тот момент, были обстоятельства примечательные. Анкета свидетельствовала, что СССР, призвав столь широкую и авторитетную аудиторию китайских деятелей культуры поделиться своими творческими планами на будущее, не питает никаких сомнений насчет этого будущего, верит в него. Но было и иное обстоятельство, но менее значительное: судя по тому, что написали наши китайские друзья (я привез в Москву пятьдесят ответов, пятьдесят!), в будущее наших отношений верила, я бы сказал, убежденно верила та поистине могучая кучка деятелей китайской культуры, которая откликнулась на нашу анкету.
Когда беседа с Лао Шэ вошла в свое доброе русло, я вручил открытку «Иностранной литературы» моему хозяину. Наше открытое письмо слишком очевидно было проникнуто доброй волей и сообщило беседе новые краски. Лао Шэ тут же показал открытку жене, они сели рядом и, помогая друг другу и чуть-чуть друг над другом подшучивая, принялись сочинять ответ — в редакционных недрах должен быть текст этого ответа; впрочем, он не разминулся и с вашим специальным номером, вышедшим в сентябре пятьдесят седьмого. Мне видятся в этом ответе Лао Шэ в высшей степени характерные нотки, и я воспроизвожу ответ полностью. Может быть, этот ответ представляет интерес и для биографов Лао Шэ, китайских и ваших.