«Осень».
Мама всегда играла ее, «Октябрь» из цикла был ее любимой мелодией. Она действительно была самая красивая, еще «Январь» или «Март», кажется… Чайковский знал толк в настроениях, и я когда-то по его примеру хотела написать все то же самое – месяцы года в моем воображении…
Я уткнулась в учебник, слушая переливы бегущих рук – как желтая листва играет в воздушном потоке. Одиноко и тихо.
Мама играла красиво.
- Вот бы ты хоть раз села, - сказала она, когда забыла следующие ноты – играла по памяти. – Тебе же так нравилось.
- Нравилось, - я пожала плечами. – Но это не мое.
- Странно, - сказала мама.
Я промолчала.
- Песни бы сочиняла. Так красиво.
- Но у меня нет к этому таланта, - в который раз говорила я ей. – Я же пробовала – плохо выходит.
- Ну, - мама не отступала, - пробовала бы дальше. Нельзя забывать музыку.
- Я и не забываю. Я просто не играю. Не тянет, - я задумалась, вспоминая минуты, когда от любой песни пальцы сами играли по поверхности – недавно черед увлечений перешел и на инструментал.
- Я бы пробовала. А то очень жалко. Зачем же столько училась?
Я посмотрела на нее, но не ответила. В этот момент в моей голове сам собой складывался танец какой-то невесомой девушки, с древесной кожей, кажется, я ее обозвала «лесной дух»…
- А вот если бы… если не стихи к песням, а произведения. Проза. Что бы ты сказала?
- Какая проза?
- Ну, - я мотнула головой в сторону шкафа, за которой толпилась классика и книги, купленные в девяностых. – Как Пушкин. Лермонтов.
Мама на меня как-то непонятно посмотрела.
- Ты пишешь прозу?
- Нет, конечно.
Я машинально ответила.
Мама зачем-то кивнула.
- Стихи пишешь?
- Ну…
- Ты пишешь стихи?
Я не знала, куда спрятать глаза. Мама тут же села рядом.
- Ты никогда не говорила. Покажи стихи.
- Они… так.
- Ну, покажи! Мне же интересно.
Я долго думала, поступаю ли правильно. Я еще никому не говорила, что пишу.
Потом все-таки я потянулась за тетрадкой с набросками, и вытащила самые понятные.
Олег дернулся, но так, что я испугалась.
- Не ори, - сказал он не своим голосом, и я подползла – коленки свело от колючек. Как и лодыжку от боли… Черт.
- Что делать?
- Не ори.
- Не ору.
- Иначе звери придут.
Он приподнимался на локте, а я оглянулась на небо: боже, придут? И сюда?
- Не эти, - парень морщился. На лбу был пот. – Отсюда.
У меня похолодело нутро, когда я судорожно окинула взглядом пространство. Куча темной зелени. И внутри, среди – звери…
- Пиши еще.
Олег протянул локоть. Я с испугом глянула на пьяные буквы. На парне лица не было.
- Я не буду. Посмотри…
- Пиши! – нажал он. – Мы должна уйти отсюда сейчас же. Звери придут в любом случае. Раньше, или…
Он замолчал, морщась от боли. Я увидела, как напряглось его целое… крыло.
Кость хрустнула.
Олег вскрикнул и задышал. Я кинулась поддержать его: напоролась на перья. Черные, с пушинками. Жилы, идущие в костѝ, дрожали, продолжая движение тела.
- Тебе не нужны крылья, - я не могла смотреть на них, но глазела.
- Ты уберешь их? – с надеждой спросил он.
Я сглотнула.
- Я не знаю. Боюсь.
Парень напрягся.
- Хоть что-то ты знаешь?
Он попытался встать, но ноги не выдержали, и он рухнул; а меня накрыло крыло.
Потное.
Я выпуталась из-под перьев.
- Уберу. Не знаю, как.
Олег не отвечал, и я заметила спустя время, что он еле держится.
Я втерла основание ладони в лоб: что же мне делать. Убрать просто крылья? «Убрать»? А если зачеркнуть, то что-нибудь получится?
Я поискала по карманам ручку – Господи, какие карманы, какая, мы же летели, выпала точно.
На Олега я старалась не смотреть.
Задрала снова рукав, – его рука мне показалась как у трупа – нашла буквы. Они не стирались. Я ослюнявила пальцы и потерла по записи.
Олег взвыл как раненый зверь.
Я в страхе застыла. Что я?.. Его крылья покачнулись, что-то запружинило. Стихло.
- Делай, - сквозь зубы позвал он. У меня на глаза навернулись слезы.
Я начала тереть кожу, как будто огонь добывала.
Олег, не выдержав, снова заорал.
Мне стало плохо.
Господи, ему же плохо! Как же он терпит… Я терла, а буквы не сходили – только очень медленно под покрасневшей кожей.
Послышался хруст.
Рука Олега расслабилась. А потом он завалился вперед телом, чуть не шмякнувшись в еловую подстилку. Я еле успела его подцепить.