Совсем не как в кино.
Студент удивленно на него уставился, скорчив гримасу от боли.
— Ты что — чокнутый совсем? — выкрикнул он.
Второй неуверенно мялся за его спиной.
Первый начал злиться:
— Ах ты, мразь! Грязная скотина!
Перепуганный Майки еще раз ударил его бутылкой, потом бросил ее на асфальт, бутылка со звоном разбилась. Парень согнулся пополам, обхватив голову руками. Майки посмотрел на второго — тот повернулся и помчался прочь.
Перевел взгляд на первого: хорошая стрижка, дорогие повседневные шмотки. Самоуверенный тип, который понятия не имеет о том, что такое неудача.
Невезучий, озлобленный человек.
Майки с силой толкнул студента. Тот попятился назад и ударился головой о бетонную стойку скамейки — удар пришелся в то же место, куда Майки попал бутылкой.
Он упал на асфальт, под головой багровой подушкой разлилась кровь. Свет в глазах померк.
Майки побежал.
Его нашли на следующий день: на горлышке бутылки остались отпечатки пальцев.
Приятель погибшего сказал, что кашу заварил Майки. Он, дескать, напал на них, когда они возвращались домой. На протяжении всего следствия он ни разу не отошел от этой версии, а во время суда ее неоднократно повторяли его недешевые адвокаты.
Майки рассказал правду — все как было. Адвокаты, которых ему предоставило государство, не смогли повернуть эту правду в его пользу то ли потому, что их сбили с толку, то ли потому, что они слишком устали от повседневных забот. То ли еще по какой-то причине.
Суд квалифицировал его поступок как убийство и приговорил к пожизненному заключению.
Во время процесса Майки ощущал полную беспомощность, а после суда в нем поселились негодование и ярость.
Потом тюрьма. Не так уж там было и плохо — он ожидал худшего. Режим его вполне устраивал — он, по крайней мере, упорядочил и дисциплинировал его жизнь.
Его устраивало все, кроме бесцветности. Везде все было серым. Тогда-то он и дал себе обещание. Если удастся выйти на свободу, он отправится туда, где повсюду зелено. Где голубое небо. Где его никто не знает.
Вернулся в Ньюкасл. В Скотсвуд — таково было условие освобождения. Он был в отчаянии.
Так получилось, что у полицейского, осуществляющего над ним надзор, оказались знакомые на бирже труда. И Майки стал экскурсоводом по местам съемок фильма «Убрать Картера».
Потом в его жизни появился Кинисайд.
— Я твой добрый гений, — сказал при знакомстве Кинисайд, ставя перед ним пол-литровую кружку горького пива.
Они сидели тогда в этом же пабе. Почти на этом же месте.
— Я не могу одновременно находиться везде. Мне нужны глаза и уши.
Прошло несколько месяцев, но кажется, что это продолжается вечно. Кинисайд прочно обосновался в его жизни. Как злокачественная опухоль, которую невозможно вырезать.
— Почему я? — спросил тогда Майки.
Кинисайд пожал плечами:
— Потому что тебе я могу доверять. Потому что ты это для меня будешь делать.
— Почему вы так решили? — Майки начинал злиться. — С какой стати?
Еще одно движение плечами.
— Потому что, если откажешься, я упеку тебя обратно.
Майки словно получил удар под дых.
— За что? — выдавил он.
На лице Кинисайда появилась улыбка хозяина положения.
— Не волнуйся — что-нибудь придумаю.
У Майки не оставалось выбора.
— Кстати, — добавил Кинисайд, — я попрошу тебя еще кое о чем…
Так у Майки появилась вторая работа. Он ненавидел все, что было с ней связано. Информатором быть противно, но наркотики… он ненавидел наркотики. Ненавидел то, как они действуют на людей. Ненавидел то, как они действовали на него самого. В тюрьме он предпочитал не общаться с теми, кто приторговывал наркотой. Считал их мерзавцами и подонками, наравне с насильниками детей.
И вот на тебе — оказался среди такого же отребья.
Жители его квартала относились к нему по-разному. В зависимости от потребностей его либо привечали, либо не хотели видеть. Обслуживали в этом пабе, но держали на расстоянии. Здесь знали, чем он промышляет и, самое главное, для кого он это делает.
Потому что Кинисайд был хитрой бестией.
Большего подонка среди полицейских он никогда не встречал. Кинисайд знал, против кого нужно идти, а на кого не обращать внимания. На кого надавить, кому дать вздохнуть. Он арестовывал людей, добивался, чтобы в суде их признавали виновными. Но это распространялось только на тех, кого он хотел убрать с дороги.
Никто не осмеливался даже слова против него сказать.
Потому что он служил в полиции и мог любого отправить в тюрьму. На любой срок.
Кинисайд без видимых усилий правил западной частью Ньюкасла — такое ни одному бандиту не снилось. И при этом ни единого цента не отправлял ни в один детский приют.
Поэтому его не уважали. Только боялись.
— Запомни, Майки, — сказал он тогда, — тебе от меня никуда не деться.
Ему наконец удалось скрутить уродливую сигарету. Он попробовал прикурить, но конструкция развалилась в руках.
Невезучий, озлобленный человек.
Внутри поднималась и пузырилась знакомая волна бессильного гнева. Он вдруг вспомнил слова тюремного психолога: не злись на события — только на причины, их вызвавшие. Попытайся докопаться до корня зла и предпринимай соответствующие меры, только действуй с холодной головой.
Он, кажется, начинает понимать. Нечего злиться на сигарету, которая не желает скручиваться. И ухмыляющиеся придурки из тура «Убрать Картера» ни при чем.
Все дело в Кинисайде.
Он докопался. Да, это Кинисайд. А теперь он предпримет соответствующие меры, только действовать будет с холодной головой.
Внутри поднимался гнев.
Он вытащил кисет, повторил попытку свернуть сигарету.
Гнев собирался в кулак. Руки перестали дрожать.
На этот раз сигарета получилась, он прикурил, затянулся.
Гнев — чистый, без примесей.
Кинисайд.
Предпринять соответствующие меры.
Майки выпустил струйку дыма.
Отлично. Все встало на свои места.
Майки стоял у въезда на парковку возле здания полицейского участка и наблюдал.
Ждал. Рука в кармане пальто сжимала рукоятку ножа.
Он не сумел пробраться внутрь: ворота были закрыты, видеокамеры торчали по периметру площадки. Пробираться на территорию стоянки с тыльной стороны тоже слишком рискованно. Нож в кармане уже наказуемое деяние — для него вполне достаточное, чтобы его снова упекли за решетку.
Пришлось довольствоваться дежурством у въезда.
Темнело. Пожалуй, охранник в будке может и заподозрить что-нибудь, если Майки отсюда поскорее не уберется. Он изо всех сил старался делать вид, что кого-то ждет. Что он полицейский стукач.
Что почти соответствовало действительности.
Для пущей убедительности время от времени поглядывал на часы.
И смотрел, кто выходит из здания.
У него не было конкретного плана. Собирался ли он поцарапать его шикарную машину? Или напасть на него самого? Он не знал. Поэтому наблюдал и ждал, надеясь, что план созреет сам по себе.
Все больше народу проходило мимо, не обращая на него никакого внимания. Гражданский персонал полиции. Майки начинал чувствовать себя полным идиотом. Что он собирается сделать? Что он вообще может сделать? Он уже решил плюнуть на все и отправиться домой, когда увидел открывавшего дверь Кинисайда.
Майки в последний раз затянулся, бросил окурок на землю, раздавил ногой. В горле пересохло.
Рука в кармане сжала рукоятку. Сердце колотилось как бешеное. Он не знал, что делать — подойти или продолжать наблюдение. Однако дальнейшие события удержали его от всяких действий.
Кинисайд уверенным шагом вышел из здания. У него, как всегда, был высокомерный вид — высокомерие он надевал как бронежилет, который и пуля не пробьет. Но что-то в нем было еще. Какая-то решимость. Он направился к единственному «ягуару» на площадке.
Не успел он дойти до машины, как из здания выскочила женщина и побежала вслед. Лет двадцать восемь — тридцать, решил про себя Майки, хотя в этом разбирался слабо. Худощавая, темноволосая. Пожалуй, она могла быть привлекательной, если бы попыталась. Но она, судя по всему, не пыталась. Она, наверное, просто существовала. Волосы немытые, неухоженные, мятая и очень дешевая одежда. На лице ни следа косметики. Под глазами темные круги, испуганный взгляд, затравленный вид.