Чтобы как-то отвлечься, он сунул в ноутбук один из дисков, которые захватил из дома. Альбом Джонни Кэша «Одинокий человек».
Пробежал глазами по списку высветившихся треков: «Я не отступлю», «Одинокий человек», «Перед глазами тьма». Нет.
«Электрический стул» — от этого не мог отказаться.
Баллада Ника Кейва об убийце — откровения приговоренного к смертной казни на электрическом стуле.
Хриплый голос Джонни Кэша пел о том, что его ждет жертвенный алтарь — электрический стул…
И снова этот звук…
Ковш экскаватора начинает терзать мозг.
Джонни пел о том, что чувствует, как горит голова…
Сердце.
Душа.
Дэвид…
Энни…
Эбигейл…
Мария…
Джонни поет о том, как жаждет смерти…
Ревет экскаватор… разрывает в клочья…
Смерти…
Экскаватор… ревет… рвет…
Что может унять боль? Что?..
Есть… у него есть… есть то, что освободит от боли…
А Джонни теперь пел о том, что ничего не утаил…
Донован бросился на колени перед дорожной сумкой, резким движением ее перевернул — содержимое кучей вывалилось на пол. Он накинулся на нее, расшвыривая вещи куда попало, не заботясь о том, где они приземляются. Боль заслонила сознание.
Наткнулся на то, что искал. Спасение…
Око за око, пел Джонни, зуб за зуб…
Револьвер.
Нет, он не боится умирать…
Как бешено стучит сердце. Невозможно дышать…
Боль… Ревущий экскаватор…
Он крутанул барабан.
Приставил дуло к виску.
Начал нажимать на спуск.
Улыбался почти с облегчением.
В дверь громко постучали.
— Джо! Что с вами?! Откройте! Откройте, пожалуйста!
Голос Петы.
Он открыл глаза. Огляделся, словно проснувшись. Сердце бешено колотится, грудь ходит ходуном. Посмотрел на руку — револьвер.
Джонни Кэш вопрошал: «Ты придешь ко мне в царство камней?»
— Джо!
Он попытался что-то сказать через дверь, но в горле пересохло.
— Да… — с трудом выдавил он.
— У вас очень громко играет музыка, и я услышала крик. Что-нибудь случилось, Джо? Что с вами? Откройте!
— Сейчас открою… сейчас…
Он сунул револьвер под подушку. Пошел к двери, заметил свое отражение в большом зеркале: жеваная футболка, почти до колен трусы, глаза внутри красных воспаленных кругов, мокрое от слез лицо. Он вытер лицо о футболку.
Открыл дверь.
Пету настолько поразил его вид, что она не сумела скрыть потрясения:
— Джо…
Он промолчал.
— Можно я войду?
— Наверное, это… это…
— Нет, я, пожалуй, все-таки войду, — сказала она и переступила порог его номера. Остановилась, посмотрела вокруг.
— Что… что вам нужно? — Он не мог смотреть ей в глаза.
— Только что звонил Амар. Он нашел Джамала. Сейчас мальчик в безопасности. Я решила, что вы захотите об этом услышать.
— Конечно. Спасибо, — со вздохом сказал он.
Пета посмотрела на него внимательно. Во взгляде тревога, искреннее сочувствие. И что-то еще. Понимание.
— Прошу вас, не поймите меня превратно, — сказала она, — но мне кажется, вам не стоит сегодня оставаться одному.
Донован молчал.
— Я сейчас схожу за своим одеялом и через минуту вернусь.
Она вышла из номера. Донован посмотрел вокруг себя, вздохнул.
Джонни теперь пел о том, что он всего лишь странник, что в сверкающем мире, куда он держит путь, нет ни болезни, ни опасности, ни страха.
Он вдруг почувствовал, как на него наваливается страшная, неимоверно тяжелая усталость.
25
Колин не отводил глаз от спящей дочери.
Она свернулась комочком у своей стороны батареи, укрывшись парой старых вонючих одеял, чтобы не окоченеть. Она засыпала часто, спала долгим глубоким сном — организм, защищаясь, словно отгораживался от действительности.
Колин сидел, прислонившись спиной к стене, и бережно прижимал к себе поврежденную руку. Она по-прежнему болела, нужен врач. Но разве на это можно рассчитывать!
Лицо Кэролайн. Такое безмятежное, такое умиротворенное во сне.
Какой она видит сон?
Что она сейчас о нем думает!
Он вспомнил, как она спросила: «Что происходит? Почему ты здесь?»
Он тогда вздохнул, вжался в стену.
— Я совершил ужасный поступок… — сказал он ей.
И начал рассказывать.
— Всё началось после смерти мамы, — сказал он, — всё… все беды.
Кэролайн смотрела на него вопросительно, терпеливо ожидая продолжения.
— Сначала она болела… — Он вздохнул. — Плохое время. Страшное. Рак… да ты и сама прекрасно знаешь. Когда она умерла, было очень трудно смириться с ее смертью. А тут еще эти бродяги.
Кэролайн покачала головой:
— Не понимаю, почему ты принял их нашествие так близко к сердцу.
— Ты знаешь почему, — сказал он вдруг громко и резко, она даже вздрогнула и внимательно на него посмотрела. Он отвернулся.
Повисло молчание, которое они ощущали почти физически.
Он снова заговорил:
— Они ведь приезжали каждый год… устраивали настоящий бедлам, жгли костры, вешали белье прямо у нас под носом, везде бросали мусор. — Он взмахнул здоровой рукой, цепь зазвенела, ударившись о трубу. — Их дети… они бегали голышом, грязные, сопливые… дикие. Ревели моторы, машины гудели и днем и ночью, грузовики приезжали, что-то привозили, что-то увозили. Бог знает, чем они там занимались по ночам… и постоянно кричали, ругались… ходили пьяные…
— Я все это знаю, пап, — сказала Кэролайн с отсутствующим видом.
— Мы знали, что они снова вернутся. И решили их перехитрить. Потому и купили у фермера землю. Покупка того стоила. Хотя этот фермер содрал с нас втридорога.
Кэролайн ничего не сказала: она и раньше слышала эту историю.
— Но в результате хитрее оказались они. Помнишь, как они обтяпали дело? Дренажные работы помнишь? Асфальт? — Он затряс головой, зло скривился, словно заново переживая свой ужас.
— Помню.
— Они постоянно бродили вокруг, оскорбляли нас, пугали, подзуживали… Какую-то мебель продавали прямо со своих грузовиков… А еще воровали у нас — тащили все, что плохо лежит…
— Нет, они совсем не такие… — сказала Кэролайн с негодованием.
— Конечно, ты их защищаешь — перед тобой они старались быть другими. Не показывали свое истинное лицо. — В его глазах заплясали злые огоньки. — Но я-то знал, какие они на самом деле. — Он задохнулся от гнева.
Кэролайн не верила собственным глазам и ушам — с ней как будто разговаривал чужой человек, а не отец, которого она знала и любила. Он заметил выражение ее лица, опустил глаза.
— Прости, я неправ.
Она кивнула.
— Все это было ужасно… ужасно, — продолжал он уже тише. — Настоящий ад. Я как-то пытался примириться со смертью Хелен, хотел горевать в тишине… но видел и слышал только их… Они нас терроризировали…
Он тряхнул головой, словно пытаясь отогнать воспоминания, украдкой посмотрел на дочь.
— Еще и ты с ними подружилась.
— Пап! — Она округлила глаза.
— Да-да… Связалась с этим на мотоцикле… байкером.
— Ты о Тошере? Ну и что? — Она попробовала пожать плечами. — Славный парень. — Она подалась вперед. — Если бы ты нашел время поближе его узнать, то понял бы, что он вовсе не чудовище, каким ты его считал.
Колин покачал головой.
— Помню, я думал… — хорошо, что твоя мать не видит, с кем проводит время ее дочь… — Он вздохнул. — Не знаю… — Снова покачал головой. — Я сходил с ума. Хелен умерла. Ты связалась с этим… Я хотел, чтобы эти бродяги исчезли из моей жизни. И между прочим, не я один.
— Что ты имеешь в виду?
Колин глубоко вдохнул, словно набираясь мужества.
— Однажды меня пригласил Алан Кинисайд.
— Алан Кинисайд? Полицейский? Зачем?
Колин посмотрел в сторону.
— Хотел что-то мне предложить…
Перед глазами возник дом Кинисайда. И его хозяин — в хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами и пуговицами у шеи и свободных холщовых брюках — с приветливой улыбкой и цепким взглядом. От таких глаз ничего не скроешь.