— Так что же произошло? — спросил Донован. — Почему вы решили, что к вам обязательно кто-нибудь наведается? Почему именно сейчас?
— Вот почему. — Тошер вытянул вперед обе руки ладонями вверх.
Даже при тусклом свете зрелище было жуткое. В середине обеих ладоней кожа другого цвета — тонкая, нежно-розовая. Левая еще и изуродована. Тошер поднял ее вверх.
— Сюда попала инфекция, началось заражение крови. Повезло, что вовремя спасли. Что не пришлось отрезать руку. — Он громко хрюкнул — видимо, усмехнулся. — Да уж, повезло.
— Вас пытали? — ужаснулась Пета.
— Думаете, у меня всегда был такой голос? — скривился он.
Гости молчали.
— Они не только загоняли в ладони гвозди. Много чего еще сделали… Такого, что я никак не могу вам показать. — Он опустил глаза в пол, потом снова поднял. — И рассказать не могу. Потому что тогда придется все пережить заново. — По телу прошла дрожь, глаза смотрели в никуда. — А я… я не хочу туда возвращаться. Просто… поверьте мне на слово.
Пета и Донован молча переглянулись. Тошер посмотрел сначала на него, потом на нее.
— Говорил же я тебе, говорил, — в глазах сверкнуло злорадство, — они что-то замышляют. Но ты так и не появился.
Донован с трудом сглотнул слюну.
— Прости, но мне пришлось… заниматься другим делом.
— У тебя, кажется, пропал сын?
Донован молча кивнул.
— Плохо, — сказал Тошер. К злорадству добавилось отвращение к самому себе, лицо исказила уродливая гримаса. — Но все же не так плохо, как у меня…
Донован открыл рот, но Тошер не дал возразить.
— Подумай-ка, Донован, хотел бы ты поменяться со мной местами? Чья судьба лучше?
Донован промолчал, позволив Тошеру торжествовать пусть маленькую, но победу.
— Тошер, кто это сделал? — спросила Пета. — Кто так с вами поступил?
Тошер повернулся в ее сторону и почти радостно улыбнулся:
— Давненько женщины… мной не интересовались…
Пета продолжала на него смотреть.
Тошер сердито насупился:
— Ты из полиции?
— Раньше служила.
— Раньше, говоришь? Да на тебе… по-прежнему эта печать… Она будет на тебе всегда. — Он перевел взгляд на Донована: — Стыдно мне за тебя, Джо, что ты якшаешься с отбросами.
Донован не поддался на провокацию, продолжая настаивать на своем:
— Почему это произошло?
Тошер бросил на Пету полный высокомерного безразличия взгляд и начал говорить, обращаясь к Доновану:
— То, что сделали со мной, должно было стать предупреждением остальным. Они хотели, чтобы мы… убирались. Сказали, что сделают, если мы не послушаемся… подожгут…
— Но разве такое возможно? — не поверил Донован.
— Вот и мы сначала так думали. Закон-то был на нашей стороне. Они это знали. — Он помолчал, тяжело дыша, потом продолжил: — Меня схватили. И сделали из меня, как они сказали, наглядное пособие. Сказали, что проделают это с каждым, если мы не уйдем.
— И вы ушли?
— Да, сразу же.
— Почему вы не рассказали об этом в полиции? — подалась вперед Пета.
Тошер издал скрипучий утробный звук.
— А кто, думаешь, это сделал?
Пета и Донован посмотрели друг на друга.
— Полиция? — переспросил Донован.
Тошер кивнул.
— Да… кто ж еще! Мы тут же собрали вещички, чтобы уехать. — Очередной смехоподобный скрип. — И что вы думаете? Все эти скоты еще пришли и улюлюкали… все эти лощеные мудаки на шикарных машинах… из шикарных домов… все орали, как козлы… бросали в нас всякую дрянь… обзывали дерьмом… мерзавцами… подонками…
Он замолчал, хватая ртом воздух. Лицо горело ненавистью.
— Нам не дали выехать на дорогу, загнали на парковку… там нас ждали… в снаряжении для борьбы с демонстрантами… они вытащили дубинки…
— Но это противозаконно, — потрясенно пробормотала Пета.
Тошер покачал головой:
— Ты прям как с неба свалилась. Ты где в полиции служила-то? В сказочной стране?
Пета покраснела.
— Избивали даже детей… — В глазах Тошера заблестели слезы. — Как индейцы, окружили наши фургоны, облили бензином… — Он затряс головой, захрипел. — Крики… А они стояли и ржали, как жеребцы…
В комнате повисла тишина, которую нарушали только слабые поскребывания собаки о дверь.
— Потом я приехал сюда, — Тошер говорил теперь очень тихо. — Мне тут двоюродный брат присмотрел халупу с собой по соседству. И я остался. Долбаное пособие по инвалидности… Калека я теперь… — Он уставился в пол, в голосе звучало все больше самоуничижения. — Здесь и подохну…
— Говоришь, кто-то из полиции? — мягко спросил Донован.
— Да, — кивнул Тошер. — Есть такой — по фамилии Кинисайд. Он все это и организовал. С ним еще был один громила, который делал всю грязную работу… Они называли его Молотом. — Тошер вздрогнул. В глазах заметался страх, лицо перекосило от ужаса. — Полный отморозок… Вряд ли вам захочется иметь с ним дело… честное слово. Чудовище, настоящее чудовище…
— Кинисайд, — эхом повторил Донован.
— У них еще и клички были. Фауст и Мефистофель. Но я-то знал их в лицо…
— Значит, Мефистофель — это… Кинисайд, а Молот — Фауст?
— Молот — это Молот, — загудел Тошер подобием смеха.
— Кто же тогда Фауст? — спросила Пета.
Гул усилился, перерастая в лавину, грозившую оставить после себя страшные разрушения:
— Фауст — это бесхребетный трус и дерьмо… Колин Хантли. Он…
Донован и Пета, пораженные, переглянулись.
— Колин Хантли? — переспросил Донован. — Он-то тут при чем?
— Потому что я спал с его дочерью… Он-то все и затеял… — Лицо Тошера исказила победная гримаса. — Никак он не мог смириться, что его… драгоценная дочка… трахается со мной…
Смех вырвался наружу, а вместе с ним и собиравшаяся с силами лавина. Она вырвалась из Тошера, и он зашелся в диком кашле. По щекам покатились слезы.
В соседней комнате Золтан разразился громким лаем и начал бросаться на закрытую дверь.
Донован и Пета поднялись.
— Спасибо тебе, Тошер. Понимаю, чего тебе стоило обо всем нам рассказать.
— Это тебе пришлось отвалить мне полкуска фунтов, — тяжело и надрывно дыша, сказал Тошер. — Надеюсь, мой рассказ того стоил…
Донован и Пета вышли из дома. Даже отойдя на приличное расстояние, они слышали, как воет посаженная на цепь собака, как бьется и рвется из заточения.
Из свинцового неба на дома, больше похожие на бараки, посыпалась холодная изморось.
Никогда в жизни Донован не был так благодарен судьбе за глоток свежего воздуха.
27
— Мне все о тебе известно.
От неожиданности Кинисайд чуть не выронил пластиковую чашечку с кофе. Он выбрал этот автомат именно потому, что к нему почти никто не подходил — в длинном коридоре полицейского участка он стоял на отшибе, — и рассчитывал, что ему никто не помешает. Он обернулся — прямо за спиной стояла Джанин и улыбалась. Он быстро посмотрел по сторонам: вокруг больше никого.
— Что ты имеешь в виду?
— Что сказала, то и имею, — улыбка на лице стала шире.
Он еще раз бросил взгляд вокруг себя: точно никого. Захотелось схватить эту глупую курицу, швырнуть о стену, заткнуть ее поганый рот. Но вместо этого он попробовал прибегнуть к испытанному приему — улыбнулся ей в ответ обезоруживающей улыбкой.
— И что же тебе известно?
— Во-первых, наркотики.
— Наркотики? Но я не…
— Мне известно, как ты обираешь торговцев. Как заключаешь сделки с поставщиками. Как шантажом заставляешь своих информаторов заодно торговать наркотой, как ты их избиваешь… — Она пожала плечами. — Продолжать?
— Что-нибудь еще?
— Остальное еще круче, — снова улыбнулась Джанин.
Кинисайд тут же вспомнил о Хантли и о сделке, которую ему вот-вот удастся заключить. В горле застрял ком. Он внимательно посмотрел на Джанин: в ней появилась какая-то уверенность в себе, которой он раньше не замечал. Это неприятно поразило его. Он заволновался.