Она оправдывает абсолютно все.
Но для решающего шага Молот ему не нужен.
Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, потом двинулся вглубь. От дыхания шел пар, да он и без этого сразу почувствовал, как здесь холодно. Он бросил взгляд в сторону батареи — по обе стороны лежали Колин и Кэролайн, каждый свернувшись под собственным одеялом.
Они даже не пошевелились, когда он вошел.
Он ускорил шаг. Неужели здесь настолько холодно?
Он подошел к двум скорченным фигурам. Кэролайн пошевелилась. Кинисайд облегченно вздохнул: слава богу, жива. Она подняла глаза, увидела его, отвернулась.
— Здравствуй, Кэролайн.
Она не ответила.
— Чтобы не замерзнуть, вам бы лучше прижаться друг к другу.
— Убирайся, Алан, — почти выдохнула она с болью в голосе. — Я ни тебя, ни его знать не хочу. После того, что вы оба наделали.
Кинисайд пропустил ее слова мимо ушей. У него были дела поважнее оскорбленного самолюбия этой барышни. Он посмотрел на Колина. Даже при таком слабом свете было видно, как плохо он выглядит. Кожа стала почти серой. Он все время прижимал к себе поврежденную руку. Несмотря на холод в помещении, на лбу блестели капельки пота.
Не умирай, мысленно обратился к нему Кинисайд. Не умирай, пока не сделаешь то, что я хочу.
— Колин!
Колин открыл глаза и посмотрел на него мутным остановившимся взглядом.
— Ты готов, Колин?
Колин молчал.
У Кинисайда задрожали руки, и он заговорил тихо-тихо:
— Потому что, если ты этого не сделаешь, с твоей дочерью случится нечто ужасное. И я заставлю тебя на это смотреть.
Хантли оставался безучастным.
— А ведь я старался проявлять терпение, — продолжал Кинисайд. — Но ты не желаешь мне помочь. Мне совсем не хочется делать больно твоей девочке, но у меня нет выбора. Выбора не оставляешь мне ты.
Он вытащил из кармана охотничий нож и прочный скотч.
Кэролайн попыталась отползти, но цепь не пустила.
— Это скорее акт отчаяния, а не гнева, Колин. — Он отмотал скотч, оторвал зубами. — Все, что сейчас произойдет, целиком на твоей совести.
Он сунул нож обратно в карман, повернулся к Кэролайн. Она выставила руки вперед, готовая защищаться. Кинисайд резким движением ткнул ее под ребра. Она перегнулась пополам, хватая ртом воздух. Он взял ее за волосы, оттянул голову, заклеил скотчем рот.
Лицо перекосила гримаса боли, она попыталась сорвать скотч. Кинисайд подтянул ее вверх за цепь, прикрепленную к запястьям, и ударил кулаком. Она упала.
Он резко и больно завел ей руки назад, соединил скотчем.
Девушка заплакала.
Кинисайд глянул на Колина:
— Только одно слово — и это прекратится.
Колин молчал.
Кинисайд вытащил нож, схватил Кэролайн за волосы, наматывая на руку, пока она не потеряла равновесие, приложил лезвие к лицу под глазами.
— Теперь ты готов звонить? Готов положить конец этому кошмару?
Колин смотрел и молчал, на лице — маска боли.
— Это же твоя дочь.
Он слегка прижал лезвие к коже. Под глазом появилась капелька крови размером со слезинку и покатилась по лезвию вниз.
— Смотри, Колин. Она плачет. Она хочет, чтобы ты ей помог. Неужели папочка не поможет?
Тело Кэролайн сотрясалось от рыданий. Колин дернулся.
— Всего один звонок, Колин, и все закончится. — Он провел ножом по коже. Снова появилась кровь и капельками сползла вниз.
— Ну же, Колин! Ты же знаешь, я это сделаю.
Колина затрясло.
— Я сделаю это, слышишь, сделаю!
Колин дернулся, как от удара. Вздохнул. Медленно кивнул.
Кинисайд улыбнулся. Вздохнул с облегчением. Он снова хозяин положения, снова полностью контролирует происходящее.
Он спрятал нож, отпустил Кэролайн — она упала на пол. Вытащил из пальто мобильник, номер которого нигде не зафиксирован, — он его «конфисковал» у одного из продавцов. Из другого кармана достал листок с написанными на нем цифрами и начал набирать номер.
— Ты ведь знаешь, Колин, — говорил он тем временем, — что всего этого можно было избежать. Так что это целиком и полностью твоя вина, мой друг. Зачем ты поехал в Лондон? Зачем встречался с этим журналистом? Наверно, ты так и не понял, насколько серьезно я настроен. На какие жертвы готов, чтобы достичь своей цели и заключить эту сделку. Сейчас ты в этом убедился, правда? — Он хмыкнул. — Конечно, убедился.
Он поднес телефон к уху.
— Сейчас соединят.
Пытаясь обуздать рвущийся наружу восторг, он опустился на колени перед Колином, приставил телефон к его уху. Изо рта Колина исходил запах тлена и разложения.
Он услышал щелчок соединения, посмотрел прямо в глаза Колину, кивнул, чтобы тот начинал говорить.
— С вами говорит Колин Хантли, — сказал Колин слабым, надтреснутым голосом. — Мы готовы заключить сделку.
Кинисайд улыбнулся.
Наконец-то.
«Кондитерская фабрика» в северо-восточном районе Ньюкасла, Шилдфилде, теперь была художественной мастерской, где создавали и продавали картины и другие предметы искусства. Она занимала два этажа когда-то вполне реальной фабрики.
Фрэнсис Шарки сидел в ресторане «Хлев» на первом этаже. В искусстве он мало что смыслил, зато хорошо знал, как с наименьшим ущербом для собственного кармана тратить деньги. А здесь предлагали шикарные скидки. Он совсем не ожидал найти такое в Ньюкасле. Следовало признать, эта его поездка на северо-восток серьезно поколебала прежнее предубеждение. Город определенно начинал ему нравиться.
Ресторан оказался весьма приличным заведением. Тяжелая деревянная мебель, голые стены и приглушенный свет были призваны воссоздать обстановку Среднего Запада. Очень мило. Дивным оказалось грибное ризотто, прекрасным — чилийское мерло. В ожидании жареного барашка он потягивал вино.
Зазвонил мобильник.
Он осушил бокал, поставил на стол, прижал телефон к уху:
— Фрэнсис Шарки, слушаю вас.
Подошел официант, чтобы долить вина. Шарки кивнул в знак благодарности.
— С вами говорит Колин Хантли.
Шарки прирос к стулу. Сердце запрыгало.
— Мы готовы заключить сделку.
Перед ним поставили горячее. Оно и пахло и выглядело божественно, но у него напрочь пропал аппетит.
Он подался вперед, словно пытаясь отгородиться от остальных посетителей:
— Я вас внимательно слушаю.
Майки Блэкмор открыл дверь своей квартиры и вошел, держа под мышкой пакет с чипсами.
Сегодня он впервые не обратил внимание на убогость своего жилища, не ощутил привкус хронической неудачи, который его всегда преследовал, когда он приходил домой. Он был слишком возбужден, слишком воодушевлен.
Джанин приступила к осуществлению их плана. Она назначит Кинисайду место и время встречи. Там уже будет находиться он, Майки.
— Что вы собираетесь сделать? — спросила она его.
— Заставлю его расплатиться сполна.
На ее лице появилось испуганное выражение.
— Вы не поняли, — быстро пояснил Майки. — Я заставлю его заплатить. Дать нам денег.
Джанин вздохнула с некоторым облегчением.
Он ее успокоил.
Он пошел в спальню, скривившись от боли, встал на колени, пошарил рукой под кроватью.
Нащупал то, что искал, вытащил.
Улыбнулся самому себе.
— Не беспокойся, Джанин, — произнес он вслух. — Я не сделаю больно Алану Кинисайду.
Он приставил пистолет к своему отражению в зеркале. Увидел свое лицо, все в синяках. Вспомнил о Джанин и ее боль. Подумал о человеке, который принес боль им обоим. Представил, как нажимает на спусковой крючок.
Рассмеялся.
— Я не сделаю ему больно, — сказал он своему отражению. — Я его убью.
И впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым.
Часть четвертая
«МЫ ТОНЕМ В ТАЙНОЙ ЛЮБВИ» [4]
28
В баре яблоку упасть было негде. В воздухе висела крепкая смесь запахов табака и гашиша, тяжелого пота, старой кожи, нестиранных джинсов и рубах. Исколотые, изрезанные столешницы и барная стойка были залиты спиртным. Под потолком туманом плавал тусклый свет. Бар ходил ходуном. Словно земля, изрыгающая своих мертвецов, висевшие на стенах динамики выплевывали супертяжелый металл готического рока группы «Колыбель порока». Головы двигались вверх и вниз в такт адской музыке, рвущей грудную клетку, губы беззвучно повторяли слова: «Плоть — воплощение зла». [5]