Александра села в машину и поехала к Вильне. Та жила в полумиле от «Коттеджа». Ее небольшой особняк находился в очаровательной патриархальной деревеньке, где стоимость недвижимости побила все местные рекорды. Дом назывался «Вилла “Ананас”», так как столбы ворот были увенчаны огромными каменными ананасами (ок. 1750). Сами ворота были железные, кованые (Коулбрукдейл, 1830). Когда-то они всегда стояли нараспашку, а теперь постоянно были на запоре. Открыть их можно было только из самого дома, с помощью дистанционного управления. Особняк и сад были буквально нашпигованы техническими устройствами, оберегающими от непрошеных визитеров. Муж Вильны, австралиец, был биржевым маклером. Специализировался на облигациях, именуемых на профессиональном жаргоне «бросовыми», — высокодоходных, но ненадежных. Три года назад муж Вильны попался на каких-то махинациях и теперь отбывал срок в тюрьме, а почти все его недвижимое имущество было конфисковано и продано. Осталась только «Вилла “Ананас”», первоначально приобретенная для матери Вильны. Старушка сбежала из Югославии незадолго до того, как эта страна распалась на пять ненавидящих друг друга частей и получила возможность выставлять на конкурс «Евровидение» пять песен вместо одной. В этом-то доме две женщины, мать и дочь, дожидались, пока Клайву скостят срок за хорошее поведение. После его освобождения семья планировала перебраться в Южную Африку. Пока же дамы удовлетворялись положением деревенских жительниц. Здесь они чувствовали себя спокойнее, ведь врагов у Клайва было немало. А в этом захолустье чужаков сразу замечают и беспардонно интересуются их намерениями.
Нед и Александра пару раз бывали в гостях у Вильны. Интерьер их ошарашил — ну и стиль, ну и цветовая гамма! Все подобрано словно в насмешку над внешним обликом дома, величавым и суровым.
— Настоящий турецкий гарем, — сформулировал Нед. — Вроде бы ничего зазорного в этом стиле нет — у каждого свой вкус. Но этот дом почему-то не позволяет воспринимать Вильну всерьез.
Всякому известно, что в английской деревне приходится учитывать наличие грязи, собак и велосипедов. Дома обычно обставляются старинной мебелью из сосны или дуба. Богатство принято скрывать. «Традиционный английский способ защиты от быдла», — говорил по этому поводу Нед. Отличить роскошь от нищеты способны только состоятельные знатоки. Даже миссис Эдвардс, экономка Вильны, приходя в магазин, жаловалась знакомым, что хозяйка с матерью совершенно не умеют себя вести. Только и знают, что пыль в глаза пускать. Не нашего круга люди.
Двери «Коттеджа» обычно не запирались — кто догадается, что висящая на облезлой стене картонка с вычурным росчерком — работа Пикассо; что старый деревянный ящик — сундук времен короля Якова, ведерко для угля — выковано из меди видным представителем «Движения искусств и ремесел»; а почерневшая задняя стенка камина — большая редкость, датируемая приблизительно 1705 годом? Зато дом Марии и Вильны с дорогими обоями и пышными шторами, с мягкими — садишься и тонешь — диванами, со шкафами из ореха и черного дерева, с бесчисленными статуэтками из золоченой бронзы, с выставленной напоказ дорогой аппаратурой буквально напрашивался на ограбление. И не просто на импровизацию деревенского дилетанта, а на продуманный, четко спланированный визит одного профессионального преступника к другому. И верно, в нем ведь живет семья Клайва Мэнселла.
Итак, Вильна, будучи «человеком не совсем нашего круга», лишь изредка допускалась в «Коттедж» — этот пуп местного светского общества, где радушно принимали большинство местных чудаков. Вильну не то чтобы игнорировали, но не привечали. На ланч ее приглашали часто, на обед — лишь изредка. Тот факт, что ее муж в тюрьме, не ставился ей в упрек — ведь он же блестящий финансист, а не какой-то обычный уголовник, к тому же почти наверняка его просто оклеветали. Так уверяла всех Эбби — ей нравилась Вильна, а еще нравилось сидеть у бассейна и наслаждаться звоном льдинок в огромном бокале с вульгарным коктейлем. Многие верили.
Александра отлично знала, что в глазах местных сплетников и сама не беспорочна. Это Неду, хоть он и переехал сюда совсем недавно, позволительно быть писателем и критиком. Профессия как профессия. Такие люди всегда здесь появлялись, сбегали из больших городов; первой ласточкой стал сам Томас Харди. Да и Александре в общем-то позволялось быть актрисой — но только неудачливой, позволялось быть бедняжкой, которая все еще надеется зачать ребенка, — так о ней стали шептаться с легкой руки секретарши доктора Мебиуса. Против Александры как дополнения к мужу никто ничего не имел до тех пор, пока ее можно было жалеть. Но едва, после премьеры «Кукольного дома», ей улыбнулось счастье, едва ее портрет появился в газетах, едва она сфотографировалась с принцессой Анной, — учтите, к тому времени Александра благополучно родила и, что еще хуже, сплавила ребенка на почти что круглосуточное попечение домработницы Терезы, — Александра прослыла выскочкой. Здесь ей не место — переезжала бы лучше в Суссекс.