Очертания огромного шакала расплылись, принимая форму могучего человека. Темноволосый мужчина был выше любого из обывателей на две головы, но в остальном внешне мало чем отличался от хорошо питавшегося с детства аристократа. Свечение вокруг его тела угасло, «сшив» из нитей энергии богатый камзол. Сев на корточки рядом с ёрзающим во сне юношей, он аккуратно толкнул искалеченное тело, возвращая путешествующий дух обратно на землю.
— Не бойся меня, — мягким голосом обратился архонт к удивлённо уставившемуся на него человечку. В отличие от своих верноподданных, Ератофас мог свободно говорить на любом языке Плеромии. — Я мог убить тебя спящим, если бы захотел. Мог бы пытать тебя бодрствующего, да так, что муки от рук живореза показались тебе нежной лаской. Чую, Мясник хорошо над тобой поработал. Как жаль, что Ерфу фан Гассан не разглядел твою сущность. Его бы усилия да в нужное русло… Сиди, сиди. Не вставай.
Распахнутые поначалу глаза юноши хищно сощурились, страх прошёл на удивление быстро. Искалеченное создание застыло на краю походного лежака, пристально осматривая силуэт сидящего на корточках полубога. Ератофас щёлкнул пальцами, шатёр тускло осветила зависшая в воздухе сфера.
— Мне уже известно кое-что о тебе, Парадигма. Но известно о твоей сути, а не о жизненном пути в нынешнем воплощении. Я хочу задать тебе ряд вопросов. Покопаться в твоём подсознании, — архонт Ератофании снисходительно улыбнулся хрупкому юноше. — Это не больно. И будет крайне полезно для нас обоих. Итак, смотри мне в глаза.
На месте зрачков полубога закружились два маленьких водоворота из синей энергии. Низкий голос архонта завибрировал, произнося слова, вводящие объект его внимания в транс:
— Кто ты?
Колдовская сфера света над потолком начала неровно помигивать, перегружая периферийное зрение юноши.
— Что ты видел?
Внутри шатра постепенно становилось темнее, однако светящиеся спирали в зрачках архонта разгорались с каждой секундой всё ярче.
— Кто ты есть?
Голос исходил уже не изо рта полубога, а звучал внутри головы человека, ещё больше сбивая сознание с толку.
— Что ты знаешь?
Зависшая в воздухе сфера внезапно словно бы взорвалась, ярко осветив на миг весь шатёр.
— Кто ты?
После яркой вспышки мир быстро погружался во тьму. Ошарашенный Дицуда ничего не видящим взглядом смотрел на архонта.
— Что ты видел?
Водовороты на месте глаз полубога стали для юноши единственной точкой опоры, завладев всем его вниманием без остатка.
— Что за сущность ты есть?
* * *
Сегодня Амино Даме никак не мог сосредоточиться, хотя ещё вчера у него играючи получалось фокусировать внимание на треугольниках, из которых состояла вся видимая материя этого мира.
— Я чувствую, Оноишт совсем близко. Архонт пытается связаться со мной каждые пару часов. Но я не хочу… Не хочу больше служить владыкам юдоли скорби!
Темнокожий психик едва не расплакался. После массового самоубийства прежних соратников он пребывал в сентиментальном расположении духа, жалея то ближних, то себя, то весь мир. Его постоянно бросало из крайности в крайность: растроганность сменялась восторженностью, хотя объективных причин для частой смены настроений в последнюю неделю не наблюдалось.
Плоти на висевших на Древе Отчаяния трупов с каждым днём становилось всё меньше, Дицуда отстранялся от пророка и ясновидца всё дальше, а Амино Даме, напротив, привязывался к двум мужчинам всё сильней и сильней. Все дни проходили по одному и тому же сценарию, но несмотря на видимость стабильности от неизменного распорядка, переживания психика становились только острее. Рисхарт Сидсус объяснял это слишком резко обрушившийся на оноишра истинной, разрушившей прежнюю картину мира до того, как Амино сумел выстроить новую. К знанию нужно приближаться осторожно и постепенно. Увы, для этого у двух наставников и новоиспечённого ученика оставалось слишком мало времени.
— Завтра к нам явятся важные гости, — кивнул сидящий рядом с психиком Машиар. — Два князя тьмы, что мнят себя светом. Не стоит, однако, тревожится по этому поводу: чему суждено случиться, то произойдёт независимо от наших переживаний. Только действия меняют реальность, Амино, только наши действия, а не душевные муки и беспокойство.