Эм. Виленская
ХУДЯКОВ
© Издательство «Молодая гвардия», 1969 г.
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ХУДЯКОВ. Многие ли откроют эту книгу без недоуменного вопроса: а кто он такой? Многие ли в наши дни знают имя человека, сто лет назад, почти юношей, прославившегося учеными изысканиями по фольклору и этнографии, книжками для народа и самоотверженной борьбой с самодержавием?
Как часто даже в научной биографической литературе встречается слово «забытый». И как горько слышать его, это слово, применительно к людям, заслужившим всей жизнью своей благодарную память потомства.
В числе забытых оказался и Худяков. Над этим изрядно потрудились царские власти. Долго, очень долго — вплоть до революции 1905–1907 годов — его имя не допускалось в печать. Лишь в зарубежных изданиях русской политической эмиграции да в нелегальной литературе революционного подполья его поминали добрым словом. Изредка, бывало, промелькнет несколько строк о рано погибшем талантливом ученом, о собранных им сказках или загадках — и то в книгах, рассчитанных на узкий круг специалистов-филологов.
Из тьмы забвения Худякова вывела первая русская буржуазно-демократическая революция. Стали печататься его собственные воспоминания (хотя и урезанные цензурой), исследовательские статьи о его трудах и участии в революционной борьбе. Но по-настоящему изучение научной и революционной деятельности Худякова началось только в советские годы, когда окружили почетом имена борцов за революцию, погибших в неравной схватке с царизмом. Об ученом и революционере стало возможным писать открыто и черпать материалы из ранее засекреченных архивов тайной полиции.
Впервые появилась и книжка о Худякове, предназначенная для читателя-неспециалиста. Советский историк М. М. Клевенский, исследователь русского революционного движения середины XIX века, одновременно с разработкой научных проблем познакомил и широкую читательскую массу с жизнью и деятельностью Худякова. Это было научное исследование, изложенное в популярной форме. Книжка была небольшой по объему и называлась «И. А. Худяков. Революционер и ученый». Вышла она в 1929 году.
С тех пор прошло сорок лет. Книжки Клевенского давно уже не найти на книжных полках массовых библиотек. Очень редко можно встретить ее в букинистических лавках. Опять имя Худякова стало покрываться туманом забвенья. И современному читателю приходится снова «открывать» эту замечательную личность, олицетворявшую собой все честное и свободолюбивое, борющееся и несгибаемое, что было в России того времени.
Но Худяков не был забыт учеными — историками, филологами, этнографами. О нем появлялись статьи и материалы, проливавшие новый свет на облик и деятельность революционера и писателя. Было (и есть) немало споров в трактовке воззрений и характера революционной борьбы Худякова. Одни видят в нем «чистого» пропагандиста, не склонного к заговорщической тактике (В. Г. Базанов, Р. В. Филиппов), другие — и в их числе автор данной книги — считают, что он сочетал пропагандистскую и заговорщическую деятельность. Но все сходятся на том, что Худяков был революционером, демократом, утопическим социалистом.
Всех, кому дорого революционное прошлое нашей страны, мы и ходим познакомить с жизнью, деятельностью и трагической судьбой одного из тех революционеров, которые собственной жизнью вымостили путь для последующих поколений революционных деятелей.
ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ
Незрелому состоянию капиталистического производства, незрелым классовым отношениям соответствовали и незрелые теории. Решение общественных задач, еще скрытое в неразвитых экономических отношениях, приходилось выдумывать из головы. Общественный строй являл одни лишь недостатки; их устранение было задачей мыслящего разума.
И. А. Худякову не исполнилось еще девятнадцати лет, когда он выпустил свою первую книгу, и было не более двадцати одного года, когда он стал деятельным участником революционной борьбы.
В апреле 1866 года Худяков был арестован по делу Д. В. Каракозова, совершившего 4 апреля покушение на жизнь царя Александра II. Оба они принадлежали к одной и той же тайной организации революционеров, известной под именем Ишутинского кружка.
Это первое покушение на «божья помазанника» было в то время фактом, беспрецедентным в русской истории. Не то чтобы неприкосновенность царствующих особ так уж строго соблюдалась в России. Стоит вспомнить императора Петра III, убитого в 1762 году фаворитом его супруги, Екатерины II, будущим графом Орловым, или задушенного в 1801 году его же ближайшими придворными Павла I. Но между этими акциями и покушением 4 апреля не было ничего общего — ни в политическом, ни в моральном отношении.
Титулованные убийцы убирали одного монарха, чтобы расчистить путь другому. Их действия не угрожали монархическому строю. Каракозов же метил не в данного царя, а во всю систему самодержавия. «Пусть узнает русский народ своего главного могучего врага, будь он Александр Второй или Александр Третий и так далее, это все равно», — писал он в прокламации «Друзьям-рабочим», которую распространял в Петербурге перед покушением{1}.
Орловы и другие обделывали свои дела под покровом строжайшей государственной тайны, пользуясь свободой доступа к намеченным жертвам. Они действовали с молчаливого согласия новых претендентов на престол и при моральной поддержке дворянства. Они не подлежали суду общественного мнения, а тем более суду уголовному.
Каракозов считал себя представителем народа и потому стрелял открыто, на виду у всех. Он шел на верную смерть, убежденный, что его покушение послужит сигналом для народного восстания и что это восстание положит начало новой эре в России — эре политической свободы и социализма. «Справится народ со своим главным врагом, '— говорилось в его прокламации, — остальные мелкие — помещики, вельможи, чиновники и другие богатеи струсят, потому что число их вовсе незначительно. Тогда-то и будет настоящая воля. Земля будет принадлежать не тунеядцам, ничего не делающим, а артелям и обществам самих рабочих. И капиталы не будут проматываться царем, помещиками да сановниками царскими, а будут принадлежать тем артелям рабочих»{2}.
Такое представление о путях, ведущих к «настоящей воле», к социализму, было столь же утопичным, как и уверенность, что совсем нетрудно сокрушить немногочисленных богатеев, а с ними вместе и весь общественный строй, основанный на угнетении человека человеком. Революция — это взрыв, подготовляемый накоплением различных экономических, социальных и политических факторов. Ее не вызвать ни выстрелом в царя, ни другими искусственными мерами. Смертью самодержца не уничтожить самодержавия. Сила господствующего класса не в его численности: угнетателей всегда меньше, чем угнетаемых. Но только в моменты революционных бурь количественный перевес становится важным фактором общественной борьбы. В периоды же более или менее мирного развития господство класса проявляется через государственную власть и ее разветвленный аппарат. Наконец, с гибелью политической системы самодержавия не рушится экономический строй, опирающийся на частную собственность. Все это, безусловно, так.
Может быть, на том и поставить точку? Стоит ли раздумывать над социальными утопиями и политическими иллюзиями, несостоятельность которых доказана ходом истории? Не проще ли их осудить как ненужные и даже вредные зигзаги общественной мысли, от которых никакой пользы ни научному познанию законов исторического развития, ни делу социального и политического преобразования общественных отношений?
Есть строгие судьи истории, которые рассуждают именно так. Они твердо усвоили дефиницию толковых словарей: «Утопия — нереальное пожелание, несбыточная мечта, вымысел». Для них, людей, уверовавших в собственную трезвость ума, утопии — это то, что противостоит науке, не имеет никаких с ней точек соприкосновения и даже служит серьезной помехой развитию научных идей. Иначе говоря, утопии беспочвенны и бесплодны. Вывод этот уложен в формулу: утопии — «слабая сторона» демократических теорий.