Третьей важной публикацией, принадлежавшей Худякову, были «Великорусские загадки». Сборник, выпущенный им в Москве еще в 1861 году, включал 731 загадку, из которых около 200 были записаны самим Худяковым. В сборнике же, выполненном по поручению Русского географического общества, содержалось 1705 загадок. Труд этот вышел в 1864 году в издании Географического общества — «Этнографическом сборнике» (выпуск VI, № 6) — и был высоко оценен. Худякова наградили серебряной медалью, а известный этнограф Н. В. Калачев писал в своем отзыве: «Худяков, несмотря на короткое время, уже успел оказать отделению этнографии важную услугу. Ему поручено было приготовить к изданию собранные отделением великорусские загадки с составлением к ним предисловия. Это поручение исполнено Худяковым с той отчетливостью и любовью к делу, которыми отличаются собственные его издания. Новое собрание загадок далеко превосходит все прежние их собрания и замечательно по обширному к ним предисловию, в котором объясняется значение загадок в народном быту и поэзии и указываются главные периоды их развития в Великой России…»{53}
Однако научная деятельность Худякова не ограничивалась одной лишь публикаторской. Его перу принадлежало несколько исследовательских статей по проблемам фольклора, в которых были отражены его теоретические взгляды на устное народное творчество. Эти взгляды сложились под влиянием так называемой мифологической школы. Сторонники этого направления усматривали первооснову фольклорных памятников в религиозных верованиях древнейших племен и народов, в созданных ими мифах. Главное внимание они уделяли установлению связи между современным народным творчеством и мифологическими представлениями древности как их первоисточником, оставляя в стороне социальную сущность фольклора.
Еще в Казани, когда он был студентом первого курса, Худяков увлекся теоретическими проблемами фольклористики и пытался самостоятельно ответить на мучившую его загадку о происхождении народной поэзии. «Меня всего более заинтересовали своею странностью народные мифы и сказки, — рассказывал он. — Перечитывая их, я заметил в них некоторое взаимное сходство, некоторую общую стройность. «Откуда они взялись?» — вот вопрос, который, как гвоздь, засел мне в голову»{54}.
Влияние мифологической теории прослеживается на всех работах Худякова этого времени. Так, первый отдел задуманного им журнала «Сказочный мир» должны были составлять «исследования по мифологии, о памятниках устной поэзии и о памятниках древней письменности, находящихся в связи с сказаниями, проникшими в народ»{55}. Илья Муромец для него — это «низведенный в богатыри русский громовержец», Соловей-разбойник — олицетворение ночи, меч Ильи — молнии и т. д. «Его объяснения некоторых созданий народной фантазии на основании этой теории, — писал Г. А. Лопатин, — страдают теми же натяжками, которые постоянно встречаются у представителей этой школы, и в особенности у российского ее адепта, г. Буслаева»{56}.
Даже в последнем своем этнографическом труде — в предисловии к «Великорусским загадкам» — Худяков продолжал выискивать мифологическую основу загадок, за что получил справедливый упрек в рецензии «Современника» на это издание. «Мы заметили бы только автору, — писал анонимный рецензент (теперь мы знаем, что это был А. Н. Пыпин), — что напрасно он прилагает излишнее усердие к отыскиванию мифического смысла в таких загадках, где этого смысла никак невозможно доказать»{57}.
Следует, однако, иметь в виду, что мифологическая теория в то время характеризовала собой определенный уровень развития науки и критические замечания, раздававшиеся в ее адрес, касались скорее частностей, то есть тех или иных толкований, а не принципов. Мифологической теории еще не была противопоставлена другая, более высокого научного уровня. К тому же ее несомненным приобретением был сравнительно-исторический метод, который позволил Худякову выйти за рамки собственно мифологической теории и увидеть социальное значение фольклора.
В той. же самой статье «Смерть Святогора и Ильи Муромца», в которой он дает мифологическое толкование сказочных и былинных персонажей, Худяков пишет: «Незаметно для самих себя рассказчики прибавляли необходимые комментарии, так что каждая чисто народная сказка в настоящее время представляет собой не только основной миф, полученный ею от доисторических времен, но и целый ряд народных комментариев, то есть и всю историю в устах народа. Приписывая происхождение чисто народных сказок и былин мифу как рассказу о природе, мы совсем не хотим сказать этим, что народ, создавший сказки и былины, только и занимало религиозное отношение его к природе и рассказы об ее явлениях. Совсем нет; черты своей бытовой и исторической жизни он внес в готовый уже материал, и, забывая первоначальное значение своих мифов, он выразил в своих преданиях все, что интересовало, радовало и устрашало его». Таким образом, центр тяжести перемещался у Худякова с мифологии на вопросы бытового, исторического и социального значения.
Научный интерес сохраняет его статья «Народные исторические сказки», опубликованная в 1864 году в «Журнале министерства народного просвещения» (№ 3). Исследуя различные сказания об исторически достоверных лицах и событиях, он показывает, что нередко сказочный элемент настолько вплетался в них, что становился как бы неотъемлемой частью и в таком виде попадал в летописи.
Народная словесность, привлекавшая Худякова прежде всего как научная проблема, все больше обрастала в его глазах социальными вопросами, а затем и политическими. Сбор сказок, загадок, пословиц и другого этнографического материала явился для него известной политической школой. Эта работа не только привела его в соприкосновение с деревней, познакомила с ее бытом, а главное, положением, как раз в момент разработки и проведения крестьянской реформы, но позволила разглядеть в самом народном творчестве черты социального недовольства и протеста. И чем дальше, тем больше — особенно в те годы, когда Худяков выходил «на прямую дорогу», — он стал выделять из народной мудрости именно то, что подчеркивало этот протест. Это мы увидим в его пропагандистски просветительных книжках для народа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НАУКА ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ!
Кто действительно ищет истину во всех областях мысли, тот скоро убедится, что в общественных науках понимание истины нераздельно от стремления воплотить ее в жизнь и в дело, нераздельно от убеждения, требующего жертвы.
Перелом которым ознаменован петербургский период жизни Худякова, наступил не сразу. Можно проследить, как новое окружение, новые связи и знакомства, а главное, политические события тех лет постепенно оттесняли его интерес к науке и как научные занятия фольклором окончательно отступили перед тем, что сделалось для Худякова главной, единственной целью жизни.
Личная близость с сибирским кружком не сразу стала близостью идейной. В то время, когда социальные проблемы занимали второстепенное место в жизненных интересах Худякова, — в сибирском кружке уже зрели замыслы широких общественных преобразований, и прежде всего преобразования Сибири.
Одна из богатейших областей Российской империи испытывала, кроме общего гнета, ложившегося на страну под пятой самодержавия, еще и свой местный: царизм и бюрократия превратили Сибирь в обширнейшую из тюрем, в землю каторжников и ссыльных всех категорий. Полуколониальному угнетению подвергались малые народности, населявшие Сибирь. Самодержавие стремилось задержать их развитие, сохранить нищету и почти первобытную дикость, чтобы не лишиться дешевых поставщиков пушных богатств.
Противодействие прогрессивных кругов Сибири политике царизма вылилось в идею автономии. Ее приверженцы считали, что автономия сможет обеспечить общественную самодеятельность населения и тем поднять социально-экономический уровень этой окраины. Впрочем, идея областной автономии, которую часто приписывают одним только «сибирским областникам», или «сепаратистам», вовсе не являлась их изобретением. Она была ходячей политической идеей того времени. Ее обоснованию много места уделял в своих публицистических трудах сподвижник и друг А. И. Герцена Н. П. Огарев.