«…Сочинитель «Рассказов», — говорилось в отзыве цензора, — объясняет происхождение религии у каждого народа преимущественно влиянием на него естественных сил, присоединяя к тому и другие источники: невежество масс и выдумки жрецов, которые хотели властвовать над необразованными массами и обогащаться на их счет»{100}. И цензор негодует по поводу того, что «о необходимой, присущей человеческому духу потребности в религиозных верованиях» у Худякова «нет и помину». Но особенно возмущал цензора тот факт, что Худяков не противопоставил язычеству древних народов христианскую религию, по существу, уравнял их. «Так как религия, по учению «Рассказов», — пишет он, — возникает у народа в период его невежества, когда он почти еще ничего не знает, то автор постоянно называет ее суеверием. Такое название было бы совершенно понятно, если бы он разумел под ним только языческую ложную религию, противополагая ее вере истинной, христианской. Но об этой противоположности нигде не упоминается: для автора нет различия между суеверием и религией вообще…»{101}
Цензор-рецензент, несомненно, уловил главный замысел Худякова — развенчать вместе с суевериями и «истинную» религию. И то и другое было в глазах Худякова средством для угнетения масс, с одной стороны, и показателем достигнутого уровня научных знаний — с другой. И чем выше становился этот уровень, тем больше перед человеческими знаниями отступали суеверия и религия. Под таким углом зрения и рассматривал Худяков историю древнего мира. «В Египте и Ипдпи, — пишет оп, — строгое разделение каст, несчастное положение суеверного, забитого парода, жизнь жрецов и царей за счет народа… У вавилонян и персов хотя тоже много суеверий, но эти суеверия уже не так давят народ… У этих народов и сословия более или менее равны в правах, хотя все вместе — рабы одного владыки, который один обладает верховной властью и распоряжается народом по своему личному произволу… У финикиян власть царя была уже ограничена и не одними жрецами, но и богатейшими гражданами»{102}. Афины же, продолжает он свою мысль, «достигли такого свободного политического устройства, при котором сам народ решал мир или войну, назначал и сменял всех чиновников и издавал законы»{103}. Здесь, как считал Худяков, высшую власть имело народное собрание. Таким образом, политическую свободу он ставил в прямую связь с развитием человеческого общества от суеверий и религии к знанию. «…В наше время, — заключал Худяков свою мысль, — народы достигли или по крайней мере стремятся достигнуть совершенного уничтожения рабства, полной свободы мысли и слова, полного равенства всех полов и сословий и мечтают о братском союзе народов»{104}. И не случайно в агентурном донесении в III отделение говорилось, что в книжке Худякова проводится мысль, что «образованные люди нс нуждаются в царской власти»{105}. Этот вывод действительно вытекал из его освещения истории древнего мира.
В «Рассказах о старинных людях» проявились не только политические симпатии Худякова, в угоду которым он идеализировал Древнюю Грецию, но и его социалистические взгляды. В рассказе о спартанском законодателе Ликурге Худяков подчеркивает социальное значение его реформ. «Ликург хотел, — пишет он, — не только равенства спартанцев в правах, но и равенства их имуществ. Он хотел, чтобы не было ни богатых, ни бедных; чтоб все были равны»{106}. Но для Худякова было ясно, что экономическое равенство достигается только уничтожением частной собственности. «Если бы Ликург, — заключает он, — ввел у себя общинное землевладение, каков, например, обычай у наших крестьян, так равенство было бы возможно»{107}.
Это, конечно, было наивное рассуждение утописта, который считал, что знание и идей определяют поступательное движение человеческого общества. А раз это так, то возникнуть и осуществляться они могут на любой стадии общественного развития. Но следует помнить, что это был тот уровень социалистических идей, выше какого освободительная мысль в России еще в то время подняться не могла.
Идеи общинного социализма проводились в «Рассказах о старинных людях» и на примере буддистских общин: у них «было все общее», они «стали жить по одному уставу» и «в них мог поступить всякий, даже иноземец»{108}.
Однако, излагая буддистскую религию, Худяков показывал, как первоначально прогрессивное для своего времени учение, выражавшее протест против брахманизма — религии рабовладельческой аристократии в Индий, — позже «сделалось одним ненужным пустословием», стало обрастать догматическими легендами, ввело иерархию «по степеням святости» и т. д.{109}, Он как бы наталкивал читателя на параллель с эволюцией христианства.
Цензор угадал и этот замысел. «Спрашивается, — негодующе замечал он, — для чего помещены подобные рассказы в маленьких книжках? Неужели с той мыслью, чтобы лицо Будды, его учение и постановления буддистов сопоставить с лицом божественного учителя нашего, его учением и постановлением христианской церкви? Но эта мысль до того возмутительная, что ее трудно себе вообразить и ужасно о ней подумать»{110}.
«Рассказы о старинных людях» не были изъяты, но 30 мая 1866 года последовало указание о запрете их переиздавать.
Нетрудно убедиться, что, знакомя «простонародного» читателя с историей древнего мира, Худяков одновременно преследовал как просветительные, так и пропагандистские цели. Вскрывая источник древних верований и суеверий в невежестве и интересах господствующих классов — жрецов и рабовладельцев, — он заставлял задумываться над современными суевериями и современными общественными отношениями. Рассказывая о древних деспотиях или демократических порядках, он хотел, чтобы читатель сопоставил их с политическим строем царской России. Наконец, проводя мысль, что без уничтожения частной собственности нельзя достичь народного благополучия, он подводил читателя к идеям общинного социализма.
Такой же характер имела и другая книжка Худякова — «Рассказы о великих людях средних и новых времен». Это был сборник биографических очерков, изданный в начале 1866 года П. А. Гайдебуровым, впоследствии редактором народнической «Недели», человеком, близким к революционному подполью шестидесятых годов, одним из приятелей Худякова.
Слово «великий» обычно применялось к выдающимся монархам. Так, в России были названы великими Петр I и Екатерина II, в Западной Европе — Карл I — король франков и римский император, прусский король Фридрих II и т. д. В сборнике Худякова было всего два государственных деятеля — и те не наследственные монархи, а избранные правители: Джордж Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов, вождь американской революции XVIII века, и Авраам Линкольн, президент, возглавивший борьбу против рабовладельческого Юга во время гражданской войны в США. Остальными великими людьми были мыслители, поэты, реформаторы — те, кто так или иначе боролись с суеверием и религиозным фанатизмом, гнетом церкви, сословными и политическими привилегиями.
В книге мы встречаем биографии французского философа-схоласта и богослова XII века Пьера Абеляра и поэта эпохи Возрождения Данте, вождя чешской реформации Яна Гуса и Христофора Колумба, французского философа-гуманиста XVI века Пьера Рамуса и итальянского мыслителя-материалиста Джордано Бруно, астронома и физика Галилео Галилея и французского поэта — песенника и сатирика Пьера-Жана Беранже. Такая трактовка человеческого величия сама по себе была вызовом традиционному толкованию великости. Худяков усиливал ее смысловое звучание, подчеркивая происхождение большинства своих великих людей из социальных «низов», — мало того, видя в этом их несомненное преимущество. «…Кстати, заметим, — писал он, — что большая часть великих людей происходит из свежих слоев общества, из народа, хотя народу и более, всего труден доступ к знанию… Так, из народа вышли Рамус, Гус, Беранже, Линкольн и др.»{111}.