Трудно поверить теперь, что все это делалось ради принципа. Но это было именно так: в одно из моих посещений этой знаменитой беседки я видел в небольшом кожаном саквояже, висевшим над постелью Е., шестнадцать тысяч рублей его собственных денег, назначенных на общественное дело»{137}.
Но жизнь аскетов не лишала их присущего молодости жизнелюбия. Сходки часто превращались в вечеринки с вином, песнями, танцами и шутками. Они влюблялись, женились, ревновали и страдали от неразделенной любви. И, как все люди, имели немало недостатков.
Ишутин, всей душою преданный делу революции, был неважным конспиратором. Он, по словам Худякова, «не был способен к роли серьезного заговорщика и, кажется, чувствовал это»{138}. Излишне доверчивый, он не прочь был и прихвастнуть, вечно носился с новыми, порой совершенно фантастическими замыслами и начал проповедовать идею, что для революции все средства хороши. Правда, это были только разговоры, далекие еще от авантюристских методов Нечаева, воплотившего в жизнь порочную идею «цель оправдывает средства». В то же время Ишутин обладал несомненными организаторскими данными и, как отмечал Худяков, «большим красноречием, когда приходилось говорить с народом»{139}. Невзрачный, горбатый, Ишутин был вечно чем-то занят, вечно куда-то спешил и отличался необыкновенно подвижным и деятельным характером. С. П. Богданов, участник революционного движения семидесятых годов, повстречался с Ишутиным в карийской каторжной тюрьме, где Ишутин провел свои последние годы, будучи уже душевнобольным. Тем не менее у него бывали полосы просветления, и тогда, как свидетельствует Богданов, «речь его лилась плавно, логично, и он казался совсем здоровым…»{140}
Полной противоположностью Ишутину по внешности и по характеру был его брат Каракозов, которого он, как и его Каракозов, горячо и нежно любил. Это был высокий, красивый молодой человек, обладавший незаурядной физической силой, с прекрасными голубыми глазами, молчаливый, сосредоточенный на собственных мыслях.
Личности Каракозова Худяков в своих воспоминаниях посвятил особую главу. Он считал Каракозова «одним из тех редких людей, у которых дело заменяет слова». Каракозов, писал Худяков, «не был тщеславным человеком, он действовал под влиянием своей то неподвижной, то бурной натуры; он мало заботился о том, что о нем скажут, и делал только то, что, по своим соображениям, считал полезным». Худяков относил Каракозова к категории людей, у которых «характер далеко превосходит силу ума»{141}, т. е. быструю сообразительность и споеобность заранее все взвесить и рассчитать. Впрочем, этот недостаток Худяков объяснял «неподвижностью» натуры Каракозова. Осуждая допущенные им ошибки при покушении и на допросах, Худяков однако преклонялся перед душевной чистотой и высокой жертвенностью Каракозова «Самым неопровержимым доказательством его благородства, — заключал он, — служит глубокая степень ужасного раскаяния, сожаления о своем промахе, о гибели других, дело которых было для него делом жизни»{142}.
Не позже 1864 года установилась связь Ишутинского кружка с польским подпольем в Москве. Они вместе с поляками организовали побег из пересыльной тюрьмы, «укрывательство» и отправку за границу выдающегося польского революционера, одного из руководителей восстания 1863 года, Ярослава Домбровского. Побег был устроен так блестяще, что до 1866 года власти не могли найти следов. И если бы не предательство, то и во время следствия по делу 4 апреля обстоятельства побега Домброрского так бы и не раскрылись. Ишутинцы оказали денежную помощь и другому участнику польского восстания, бежавшему за границу от судебной расправы, Антону Трусову, впоследствии видному деятелю русской политической эмиграции, примкнувшему к Бакунину.
Цаконец, они установили связи с провинциальными кружками и отдельными лицами в Саратовской, Нижегородской, Смоленской, Калужской губерниях. С Петербургом вначале прямых контактов не было. Но при общности целей, единстве замыслов такие контакты были неизбежны. И они наладились в середине 1865 года.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПОД ОБЩИМ ЗНАМЕНЕМ
Он принадлежал душой и телом московскому кружку заговорщиков…
Все было внешне случайно и внутренне закономерно.
Ишутинцы вместе с калужскими деятелями А. А. Бибиковым и А. К. Маликовым задумали основать в Калужской губернии чугуноплавильный завод на началах ассоциации. Для этой цели, а также с жалобами на действия крупнейшего помещика-заводчика Калужской губернии С. И. Мальцева в Петербург отправились вместе с Бибиковым и Маликовым заводские рабочие В. Вьюшкин и Я. Дарочкин. В Москве они все побывали у Ишутина. Им требовалось рекомендательное письмо к какому-нибудь «хорошему» человеку в Петербурге, который оказал бы им содействие. В это время в Москве находился Елисеев. Он был знаком с кем-то из ишутинцев, видимо с Юрасовым, и дал письмо к Худякову. А через короткое время, в июне 1865 года, Худяков приехал в Москву. Здесь через Маликова и состоялось его знакомство с Ишутиным.
О чем шел между ними разговор, можно только догадываться по дальнейшим событиям и замыслам. Худяков утверждал на допросах, что приехал в Москву по делам издания своих книжек. Однако все они печатались в Петербурге. Говорил он и о том, что на этой встрече обсуждался вопрос об издании журнала «с социальным направлением» и что из этого ничего не вышло. Возможно, что и был такой замысел. Но не в нем была суть встречи Худякова с Ишутиным. Речь шла об объединении сил петербургского и московского подполья, и теперь уже не столько в целях пропагандистски просветительской деятельности (которая отнюдь не снималась с повестки дня), сколько для укрепления заговора.
Вскоре после возвращения Худякова в Петербург стало известно, что по делу Н. А. Серно-Соловьевича, три года томившегося в Петропавловской крепости, вынесен приговор и его вот-вот отправят в Сибирь через Москву. Худяков тут же направляет к Ишутину А. Никольского для организации побега Серно-Соловьевича из пересыльной тюрьмы, подобного побегу Я. Домбровского, и, конечно, при содействии польского подполья в Москве. Однако этот замысел, для осуществления которого кое-что предпринималось, был заранее обречен на неудачу. Петербургские власти дали в Москву строжайшее предписание — к Серно-Соловьевичу никого не допускать и побыстрей отправить его дальше.
В июле в Петербург приехал Ишутин якобы по делам устройства чугуноплавильного завода в Калужской губернии. Но не это было главным: он привез деньги для поездки Худякова в Женеву, вопрос о которой, очевидно, был решен во время их первой, московской, встречи. Целью поездки было установить связи с русской политической эмиграцией. В Женеве в это время, кроме Герцена и Огарева, находились Н. И. Утин, М. К. Элпидин, А. А. Серно-Соловьевич и некоторые другие.
7 августа 1865 года Худяков вместе с женой отправился за границу якобы для лечения.