С именем Михайлова связано одно петербургское предприятие, которое выглядит как легальное прикрытие подпольной организации, — «Издательская артель», основанная осенью 1865 года. Большинство вошедших в нее лиц — бывшие землевольцы или люди, причастные к различным тайным замыслам революционного подполья, — И. А. Рождественский, А. Д. Путята, Г. З. Елисеев, А. А. Штукенберг и др. Доступ в «Издательскую артель» был затруднен высокими взносами: 30 рублей вступительного и 1000 рублей паевого. Однако фактические взносы были мелкими. Собрания артели происходили в читальном зале при книжном магазине В. В. Яковлева, пользовавшемся, и не без основания, славой «нигилистического». Они устраивались в ночное время, продолжаясь до трех-четырех часов утра. Состав членов артели привлекал к себе внимание не только своей «неблагонадежностью», но и тем, что здесь были лица, никакого отношения к литературе и публицистике не имевшие: тот же П. В. Михайлов, врач второго сухопутного госпиталя А. А. Кобылин, с которым мы еще встретимся, и некоторые другие. Худяков в ней не значился. Но он в это время находился уже в Швейцарии.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В КРАЯХ ЭМИГРАНТСКИХ
В воспоминаниях Худякова есть такая глава — «За границей». Но пусть не пытается читатель найти в ней рассказ о тех трех с половиной месяцах, которые пробыл автор за рубежом. В этой главе сообщается, каким преследованиям подверглась книга Худякова «Самоучитель» со стороны петербургской цензуры во время отсутствия автора, как тяготила его жена своими капризами и ссорами с друзьями и знакомыми, как уговаривали его не возвращаться в Россию из-за угрозы ареста. О главном же — зачем он поехал, с кем встречался и что делал в Женеве (и только ли в Женеве?) — Худяков умолчал. Единственная фраза о зарубежных впечатлениях, прорвавшаяся в воспоминаниях, была такой: «Между тем апатичная бездеятельность заднего двора сердила меня»{151}. Под «задним двором» подразумевалась русская политическая эмиграция.
О том, с кем встречался в Женеве Худяков, мы узнаем из других источников — из переписки Герцена, некоторых показаний на следствии, разговоров с Трофимовым и из бессвязных записей Худякова, когда он уже страдал тяжелым психическим недугом.
Главной фигурой в эмигрантской Женеве был, разумеется, Герцен. Однако русская политическая эмиграция не была чем-то единым, напротив того, все больше углублялись разногласия и личная неприязнь между Герценом и «молодой эмиграцией». Худяков посещал Герцена, подарил ему свой «Самоучитель». Из письма Герцена мы узнаем дату выезда Худякова из Женевы. Частым гостем в доме Герцена была Леонилла, остававшаяся в Женеве еще месяца два после отъезда Худякова.
Однако у Герцена Худяков не нашел ответа на волновавшие его вопросы. Трофимов в своем донесении писал: «…Герцена Худяков считает либералом сороковых годов»{152}. Относительно более чем сдержанных отзывов Худякова о Герцене говорили на следствии и некоторые его товарищи. Мы не знаем, насколько откровенен был Худяков с Герценом и признавался ли он ему в своих замыслах, но догадываемся, что идее заговора Герцен не мог сочувствовать.
Иначе обстояло дело с Огаревым. Тот же Трофимов сообщал со слов Худякова, что эмигранты «принимали деятельное участие в событиях, бывших в Петербурге» и будто Худяков называл при этом Огарева «главным деятелем»{153}. В таком толковании слов Худякова есть несомненное преувеличение. Но самая склонность Огарева к заговорам, к конспирации могла служить почвой для более близких отношений его с Худяковым, В записях Худякова, в которых бред душевнобольного перемешан с какими-то действительными воспоминаниями, говорится: «Дворянин Н. Огарев, автор многих стихотворений, сотрудник «Колокола», живший в одной квартире с Александром Ивановичем Герценом много раз в России, Англии и Швейцарии, был родственник и друг последнего; с ним я видался по крайней мере раз пятнадцать…»{154}
Встречался Худяков в Женеве и с Н. И. Утиным, которого знал по Петербургу, и с М. К. Элпидиным, о чем есть несколько свидетельств. В упоминавшихся полубредовых записях Худякова вместе с этими попадались и некоторые другие имена политических эмигрантов — Л. И. Мечникова, В. И. Касаткина, Н. Я. Николадзе. По предположению М. М. Клевенского, это застрявшие в мозгу больного человека воспоминания о личных встречах. Среди этих имен нет имени А. А. Серно-Соловьевича, и это подкрепляет догадку Клевенского. Дело в том, что в те месяцы, когда Худяков был в Женеве, А. А. Серно-Соловьевич лечился в психиатрической больнице и Худяков видеться с ним не мог.
Было бы очень важно выяснить, выезжал ли Худяков из Женевы, в частности в Италию, где в это время находился М. А. Бакунин. Но этими сведениями мы, увы, не располагаем: архивы Бакунина находятся за рубежом. Упоминание его имени в связи с женевской поездкой Худякова встречается в показаниях Ц. В. Ведерникова и А. М. Никольского, но они настолько глухи, что ре могут служить опорой для вывода о встрече Худякова с Бакуниным. По словам Ведерникова, Худяков рассказывал, что Бакунин «живёт в Италии, занимаясь там живописью»{155}.
Приезд Худякова в Женеву дал известный заряд деятельности политических эмигрантов, почти утративших контакты с революционным подпольем в России. По свидетельству Н. Я. Николадзе, с приездом Худякова было связано устройство русской типографии в Женеве — типографии М. К. Элпидина. По другим данным, благодаря Худякову Элпидин стал издавать журнал «Подпольное слово», два выпуска которого вышли в 1866 году{156}. Дал ли он средства на оба эти предприятия или же только подсказал самую мысль, мы не знаем. Деньги у Худякова были: кроме врученных Ишутиным, он располагал тысячью рублей, подаренных Леонилле к свадьбе, которые она пожертвовала для общественных дел и которые, как писал Худяков, он издержал «на чужие нужды»{157}.
После смерти Худякова в эмигрантской газете «Общее дело» был опубликован его небольшой мемуарный очерк о цензуре, в котором рассказывались его собственные цензурные мытарства{158}. В 1901 году этот очерк М. К. Элпидин переиздал отдельно книгой под заглавием «Отец Макарий в пьяном и трезвом виде». В «Опыте автобиографии» имеется лишь весьма сжатый рассказ о том, что подробно описано в этом очерке. Он, должно быть, писался в Женеве и, возможно, для будущего «Подпольного слова».
Лопатин в своих воспоминаниях сообщает: «Если не ошибаюсь, перу того же Худякова принадлежала и маленькая заграничная брошюрка, украшенная крестом и озаглавленная «Слово св. Игнатия» или просто «Св. Игнатий». Это был сборник священных текстов (с точным указанием на цитируемые места), говорящих против царей, властей, господ, богачей и всех современных зверских порядков»{159}. Речь шла о брошюре «Для истинных христиан. Сочинение Игнатия», выпущенной в Женеве в 1865 году, то есть, возможно, в то время, когда там находился Худяков. На этом ли основании или по другим сведениям «безоговорочно приписывает эту брошюру Худякову сибирский публицист Белозерский, человек (как мы увидим далее), близко стоявший к Г. Н. Потанину и Н. М. Ядринцеву и весьма осведомленный о многих фактах биографии Худякова и его рукописного наследства. Несомненным автором брошюры считал Худякова и М. М. Клевенский, сославшийся дополнительно на слова Худякова в письме из Женевы к родителям: «Я пишу кое-что…»{160} Поддержал это мнение и Л. Н. Пушкарев, отметивший общность высказанных в брощюре идей с мыслями, отраженными в других работах Худякова{161}.