4 апреля 1866 года столица Российской империи была взбудоражена необычайным происшествием. На набережной Невы у ворот Летнего сада неизвестный молодой человек стрелял в царя-«освободителя» — Александра II. Это был Каракозов. Случайный толчок в руку — и пуля пролетела мимо. Царь остался невредим, покушавшийся был схвачен.
«— Дурачье! Ведь я для вас же, — сказал он. — А вы не понимаете.
— Ты поляк? — спросил его государь.
— Нет, чистый русский…
— Почему же ты стрелял в меня?
— Потому что ты обещал народу землю, да не дал».
Неизвестного отвезли в III отделение собственной его императорского величества канцелярии, выполнявшей функции политического сыска. «Спасителем» царя был объявлен стоявший рядом с покушавшимся костромской крестьянин, промышлявший картузным делом, Осип Иванович Комиссаров.
В церквах торжественно звонили колокола. Дворянская и обывательская Россия возносила благодарственные молебны. Комиссаров стал героем дня. Царь даровал ему дворянство. Шли непрерывные празднества во славу «спасенного» и «спасителя». «Взрыв верноподданнических чувств, последовавших за покушением, не поддается никакому описанию, — рассказывал один из современников. — Целый почти месяц шли повсюду нескончаемые манифестации, в которых принимала участие и широкая публика»{173}.
Распространялись слухи о польском заговоре, о нерусском происхождении «преступника»; разжигалась новая волна шовинистического угара.
А над другой Россией — Россией «мыслящих пролетариев» и «новых людей», проповедников свободы и ненавистников произвола, над подпольной революционной Россией, слабой и малочисленной, нависла черная туча. Шли обыски и аресты. Хватали на: всякий случай всех «политически неблагонадежных» писателей, журналистов, студентов… Началось следствие по делу о покушении Д. В. Каракозова на жизнь его императорского величества…
Замысел Каракозова совершить покушение на жизнь Александра II был, несомненно, связан с обсуждением вопроса о цареубийстве на сходках «Организации» и «Ада». Ни следственная комиссия, ни верховный уголовный суд не смогли установить, причастны ли были к осуществлению этого замысла ближайшие товарищи Каракозова. В судебном приговоре только одному Ишутину вменялось в вину «незаявление» «о известном ему преступном намерении Каракозова». Вопрос этот оставался загадочным и для исследователей.
Собственно, здесь не один, а два вопроса: знали ли ишутинцы, то есть основное ядро кружка, и Худяков о готовящемся покушении? И если знали, то поддерживали или нет замысел Каракозова?
Верховный уголовный суд обвинил «в недонесении об известных им преступных замыслах», кроме Ишутина, также и Ермолова, Страндена и Юрасова и не приговорил их к смертной казни потому, что они противодействовали Каракозову{174}.
Это совпадает с тем, что писал в «Опыте автобиографии» Худяков: «Как известно, товарищи просили его не совершать до времени покушения… Он, однако, не послушался их…»{175} Выходит, что ишутинцы знали о готовящемся покушении, но были его противниками, правда, не в принципе, а лишь «до времени». Если верить показаниям, они намечали революцию примерно на 1869 год и к ней приурочивали покушение. Таким же, по свидетельству Трофимова, было отношение к покушению и Худякова. «Поступок Каракозова, — пишет он, — считает преждевременным…»{176} Но Худяков также не был принципиальным противником цареубийства. Возражая Трофимову на его слова, что «всякое убийство само по свое преступление, не оправдывающееся никакими целями», Худяков говорил, что в данном случае оно «извинительно и необходимо», так как «государи и их фамилии не так легко откажутся от своей власти» и во избежание кровопролитий, «лучше пожертвовать жизнию нескольких царственных особ»{177}.
Есть и другие данные, указывающие на то, что Каракозова убеждали отказаться от покушения и даже вынудили к небольшой отсрочке. Но он был непреклонен, и ему не только не стали мешать, но оказали помощь. В частности, Худяков.
Чтобы понять, в чем тут дело, необходимо установить последовательность событий.
В двадцатых числах февраля 1866 года Каракозов внезапно исчез из Москвы и тайно от ишутинцев (по официальной версии) отправился в Петербург. Еще до этого, по свидетельству Ермолова, он «стал высказывать желание сделать покушение» на царя, «считая это дело полезным, как возбуждающее страх и волнение в народе», и заметив, что «чем скорее он это сделает, тем лучше»{178}. Таким образом, своим замыслом он в самой общей форме поделился с друзьями.
По приезде в Петербург (не позже 26 февраля) Каракозов сразу же явился к Худякову. Худяков так описывает его приход: «…Через несколько времени после отъезда Ишутина из Петербурга в Москву ко мне явилось от его имени опять новое лицо, но без письма… Это особенно заинтересовало меня; разговор его показывал, что ему хорошо известны дела Ишутина; манеры и фигура не имели никакого сходства с шпионскими. А между тем он все-таки был без рекомендации… Вещь весьма странная. Это был Каракозов.
На другой день я поехал в Москву»{179}.
Тот факт, что. Каракозов не имел рекомендательного письма, подтверждает, что он действительно не получил поддержки у своих товарищей и, видимо, скрыл от них свой отъезд в Петербург. Немедленная поездка Худякова вМоскву наводит на мысль, что разговор с Каракозовым был выдающимся по своей важности и Худякову в связи с этим потребовалась встреча с ишутинцами.
По другой версии, Худяков отправился в Москву, вызванный срочным письмом Ишутина. И если это так, то, надо думать, что Ишутину были известны планы Каракозова.
На допросах все ишутинцы утверждали, что только от Худякова узнали, что Каракозов в Петербурге, и решили его вернуть в Москву. Для этой цели в Петербург срочно послали Ермолова и Страндена. Хотел с ними ехать и Ишутин, но остальные, очевидно, не случайно, были против этого и обманным путем задержали его в Москве.
В Петербурге Ермолов и Странден разыскивали Каракозова по всем местам, где имел обыкновение гулять царь. Но лишь на третий или четвертый день якобы случайно встретились с ним на Дворцовой площади, причем не они его, а он их заметил и окликнул.
Тут начинается нечто не совсем понятное. Казалось бы, что человек, действовавший наперекор своим товарищам и потому тайно от них уехавший, должен был потихоньку скрыться и при случайной уличной встрече с ними. А Каракозов вместо этого сам подошел к Ермолову и Страндену. Не кажется ли более правдоподобным, что это была заранее через Худякова назначенная встреча и что, будучи в Москве, Худяков обсуждал с ишутинцами целесообразность задуманного Каракозовым? Не будем пока что спешить е ответом. Последуем дальше за фактами.
Еще до встречи с Ермоловым и Странденом на Дворцовой площади Каракозов завел в Петербурге новое знакомство — с врачом второго сухопутного госпиталя А. А. Кобылиным. На следствии это знакомство изображалось сначала как случайное. Каракозов, мол, пришел в госпиталь с жалобой на здоровье, и Кобылин, молодой ординатор, заинтересованный в практике, принял его, хотя часы приема уже прошли, назначил курс электризации и сам стал его проводить.
Это объяснение лишено всякой логики: зачем человеку, поставившему на карту собственную жизнь, перед самой смертью начинать лечение от малокровия, катара желудка?.
Деловые отношения между врачом и «больным» становились все более короткими. Каракозов, проживавший в Петербурге без паспорта под фамилией Владимирова, стал бывать у Кобылина на дому, а затем несколько раз ночевал у него. Между ними завязались и разговоры политического характера. От Кобылина Каракозов узнал о существовании в Петербурге конституционной (не социалистической) партии, или, как ее еще иначе называли, константиновской. Партия эта хотела устроить переворот и была заинтересована в цареубийстве. С представителями этой партии — А. Д. Путягой и А. И. Европеусом — Кобылин и свел Каракозова. Такова официальная версия, которой придерживался Каракозов, но которую отвергал Кобылин.