Прошло всего пять лет с тех пор, как пало крепостное право. Реформа была вынужденной мерой царизма. Сам Александр II во всеуслышание объявил, что лучше освободить крестьян сверху, чем ждать, когда они сами освободят себя снизу. В нараставшем недовольстве крепостных отражался тот факт, что, говоря словами Энгельса, крепостничество пережило себя, стало невыносимым и несохранимым, служило помехой общественному и прежде всего экономическому развитию страны, вступившей уже на капиталистический путь. Это недовольство охватило не только крестьян, но и сравнительно широкие слои образованного общества, сочувствовавшего крестьянам и страдавшего к тому же от политического гнета самодержавия.
Однако крестьянская реформа не могла радикально решить насущные вопросы, не задевая интересов господствующего класса помещиков. Поэтому она и была половинчатой, сохранявшей множество крепостнических пережитков, тормозивших буржуазную эволюцию России. Крестьянин получил личную свободу, но эта свобода была опутана таким клубком всевозможных ограничений, что, по существу, больше приближала его к крепостному состоянию, чем к положению свободного гражданина. Крестьянин получил землю. Но за нее он должен был уплатить помещику втридорога против ее рыночной стоимости и до выкупа, пока земля продолжала считаться помещичьей собственностью, вносить оброк или отрабатывать барщину. Земля, которой пользовались крестьяне до реформы, была урезана.
Между тем с нее теперь надо было не только кормиться, но и получать доход, чтобы платить оброчные, выкупные и другие платежи. Помещики оставили себе лучшие земли, переселив крестьян «на песочки», болотистые и неплодородные почвы. Крестьянам не оставлялось ни леса, ни выпасных лугов, и им приходилось на кабальных условиях, за отработки арендовать у помещика свои же бывшие земли.
Естественно, что реформа вызвала вспышку крестьянского недовольства, оно проявлялось в местных разрозненных волнениях, усмирявшихся военной силой и часто заканчивавшихся жестокой расправой. В связи с этим достиг и своей кульминации демократический подъем в образованном обществе (как называли тогда интеллигенцию), требовавшем элементарных человеческих свобод.
С давних времен крестьяне владели землей общинно, переделяя ее по душам и тяглам через те или иные промежутки времени. Этот порядок сохранился и после реформы. И русские утописты, начиная от А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, видели в общинном владении наиболее благоприятные условия для социалистического развития страны, позволяющие ей якобы миновать капиталистическую стадию. На этой почве и расцвели идеи русского или крестьянского утопического социализма. В сочетании с верой в близкую крестьянскую революцию эти идеи были самыми передовыми в общественной мысли России шестидесятых и семидесятых годов.
В эпоху падения крепостного права; общественный накал в стране был настолько силен, что казалось, вот-вот он разрешится революцией, которая покончит и с самодержавием и с социально-экономическим угнетением. По всеобщему убеждению, крестьянская революция должна была вспыхнуть не позже 1863 года, когда истекал срок для подписания крестьянами и помещиками условий освобождения (уставных грамот). Образованное меньшинство готовилось, к революции. Стихийно возникали полулегальные кружки и тайные общества. Наиболее крупной была организация, назвавшаяся «Землей и волей». Выпускались прокламации, во всю мощь звонил из Лондона бесцензурный герценовский «Колокол», на страницах подцензурного «Современника» Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский пропагандировали революционные идеи в завуалированной форме. Стало создаваться революционное подполье, жившее своей особой жизнью. К этому прибавилось национально-освободительное движение в Польше, находившейся под пятой русского царизма. В начале 1863 года оно вылилось в восстанию, поддерживавшееся русскими- революционерами.
Однако крестьянской революции не произошло. Царское правительство сумело справиться и с польскими повстанцами: и отразить натиск революционных, еще очень слабых сил. Реакционная печать, изображавшая польское восстание как: антирусскую акцию, разжигала шовинистический угар. Колеблющиеся и еще недавно склонявшиеся к революции элементы отошли в сторону. Аресты и преследования революционеров- обескровили не успевшее окрепнуть подполье. К концу 1863 года спад демократического движения стал совершенно явным.
Но все же небольшие и разрозненные группы революционно настроенной молодежи продолжали тайную борьбу с царизмом, искали новые методы этой борьбы, пытаясь учесть опыт своих предшественников.
Общие контуры революционной программы, рассчитанной на этот период временного затишья, были начертаны Чернышевским в его романе «Что делать?», написанном в Петропавловской крепости. Программа эта сочетала легальные методы с подпольными, организацию производительных ассоциаций и народных школ для пропаганды социализма и просвещения масс, с одной стороны, и подготовку к грядущей революции путем создания тайных организаций — с другой.
По этому пути и шел кружок, в котором состоял Каракозов, кружок, известный под названием Ишутинского, по имени его организатора Н. А. Ишутина. Он был основан в Москве осенью 1863 года, а позже установил связи с остатками петербургского революционного подполья, где выдающаяся роль в то время принадлежала Ивану Александровичу Худякову.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ФАКТЫ И ДОКУМЕНТЫ
Задумать бороться с правительством, низвергнуть его, создать новый порядок вещей — это, без сомнения, такая трудная задача, которая даже таким избранным, высоким и сильным личностям, как Гарибальди, удается, только после целого ряда неудач и попыток.
Иван Александрович Худяков не был ни публицистом, ни идеологом освободительного движения, подобно А. И. Герцену или Н. Г Чернышевскому, П. Л. Лаврову или М. А. Бакунину, П. Н. Ткачеву или Н. К. Михайловскому. Он не разрабатывал теоретических проблем и не внес новых идей в общественную мысль. Худяков опирался на идейное наследство своих непосредственных предшественников и современников, создавших доктрину русского или крестьянского социализма. Руководящие идеи этой доктрины и нашли свое отражение в его книжках для народа, а главным образом в прямой революционной деятельности. Он был революционером-практиком, деятелем движения, а не идеологом.
Конечно, практическую революционную деятельность не оторвать от теории: они взаимодействуют между собой. И не только теория предопределяет практику, но практика также, в свою очередь, вносит известные коррективы в теорию. И в этой последней области Худякову, несомненно, принадлежит новое слово.
После спада революционной ситуации 1859–1861 годов и наступления правительственной и общественной реакции для ослабленного революционного движения приобрел первостепенное значение поиск новых средств борьбы с самодержавием, переоценка недавней тактики.
Рассеялись некоторые иллюзии, рожденные эпохой падения крепостного права и общего демократического подъема, а в частности, представление о слабости самодержавия. Исчезла уверенность, что перед требованиями образованных классов «опустятся штыки, побледнеют придворные и смирится беспомощный царь», как говорилось в одной из радикальнейших прокламаций 1861 года — «Великоруссе»{11}. Царизм вышел из кризиса и продемонстрировал свою полицейскую силу. Многое оказалось гораздо сложней, чем считалось в те годы.