Но всего этого было бы совершенно недостаточно для жизнеописания Худякова, если бы не сохранился его собственный рассказ о самом себе, его «Опыт автобиографии». Но до чего же скуп и этот рассказ, писавшийся в первый год ссыльной жизни в Верхоянске! В самых общих чертах в нем описаны детство и студенческие годы, отчасти литературные и научные занятия, женитьба, допросы в комиссии и на суде и обстановка предварительного и судебного следствий. О своей революционной деятельности Худяков говорит глухо. В условиях неусыпного наблюдения за ссыльным и под угрозой внезапных обысков он не мог доверить даже бумаге ни своих конспиративных дел, ни своих затаенных мыслей. И все-таки по отдельным намекам, по недописанным или эзоповским фразам можно кое о чем догадаться, а кое-что проверить и по другим материалам.
Несколько слов о самих воспоминаниях. Они отличаются исключительной искренностью и откровенностью в рассказах автора о самом себе, пока эти рассказы не касаются революционных дел.
В них нет ни малейшей рисовки, ни любования собой, ни стремления предстать перед читателем в лучшем, чем есть на самом деле, виде. Худяков не скрывает своих ошибок и просчетов, порою дает им самую резкую оценку и не ищет оправдания. Компромисс с собственной совестью, этот удел слабых душ, был ему несвойствен и незнаком.
Нет в его рассказах и самооценках и другой крайности — самобичевания и самоуничижения, — того, что так блестяще было изображено Достоевским и что принято называть «достоевщиной».
Худяков — человек огромной душевной силы, необычайной страстности и целеустремленности. Служит ли он науке или революции, он отдается целиком и безраздельно предмету своей страсти. Все остальное подчинено этой страсти и существует для него как досадная необходимость человеческого организма есть, пить, прикрываться одеждой от холода, иметь крышу над головой. И он сводит эту необходимость до крайнего минимума. Даже самая искренняя и захватившая его любовь к женщине измеряется им степенью пользы или вреда для главного, чему он служит.
Такой человеческий облик встает со страниц его воспоминаний, хотя сам мемуарист не прилагал ни малейшего усилия, чтобы подчеркнуть эту необычайную целеустремленность.
Эта внутренняя сила и крайняя душевная напряженность не отражались во внешнем облике Худякова, который мы знаем только по описаниям. Его портрет неизвестен. Возможно, что фотографии Худякова затерялись где-то в архивохранилищах и покоятся как снимки с «неизвестного лица»; возможно, что они лежат в альбомах у потомков его многочисленных родственников. А может быть, и погибли за сто лет.
Участник польского революционного подполья Г. Вашкевич так описывал внешность Худякова: «Он имел около 24 лет, был небольшого роста, носил длинные темно-русые волосы, постоянно в беспорядке, бородка небольшая»{17}.
Более подробное описание мы находим у Г. А. Лопатина. «Это был худощавый, болезненный, крайне нервный человек, невысокого роста, с жидким голосом и с жидким же блеском в маленьких беспокойных глазках. Его съеженная фигурка постоянно что-то высматривала, к чему-то прислушивалась, зачем-то озиралась по сторонам, на что-то оглядывалась. Внимательный наблюдатель не мог не видеть в нем натуры подвижной, деятельной и фанатической. Это не был фанатик сурового и важного типа: то величественно молчащий в сознании того, что не стоит марать даже уст своих разговором с окружающими, то злобно и гневно громящий против них. Это был фанатик юркий, хихикающий, разговорчивый и «покладистый». Однако под этой кажущейся «покладистостью» опытный наблюдатель усматривал настоящего аскета и фанатика, упрямо преследующего одну завладевшую им идею»{18}. Под фанатизмом Лопатин понимал не изуверство и нетерпимость, а именно беспредельную преданность идее.
Сам Худяков так описывал себя: «Трудно было найти человека более невзрачного, как я». «По голосу и по лицу многие… принимали меня за скопца»{19}.
Наконец, мы имеем и еще одно описание, принадлежащее Н. С. Горохову, полуякуту-полурусскому, общавшемуся с сосланным Худяковым в Верхоянске. «Он был страшно худ, — рассказывал Горохов ссыльному врачу Я. Белому, — в лице, что называется, ни кровинки, но глаза светились каким-то загадочным блеском, все движения его были нервны, он часто вскакивал с места, но в убогой юрте негде было разойтись, и он снова усаживался на нары». По словам Горохова, Худяков был приветлив и словоохотлив с близкими ему людьми{20}.
Об общительности Худякова рассказывает и шпион Трофимов. Записывая свои первые впечатления, он отмечает: «Худяков довольно порядочно образован. Говорлив и сообщителен. Любит рассуждать о политике и литературе. Начитан. Положение свое переносит равнодушно»{21}.
В этих описаниях дана не только внешность Худякова, но и черты его характера, полностью совпадающие с тем впечатлением, какое остается при чтении его воспоминаний. Присоединим к этим отзывам еще один — отзыв публициста-народника Г. З. Елисеева, близко знавшего Худякова в петербургский период его жизни. «По нравственному своему характеру это был человек не только вполне безупречный, но некоторым образом подвижник»{22}.
Чисто индивидуальные черты Худякова были отмечены общей печатью эпохи, тем, что так тонко уловил Тургенев, рисуя Базарова, а Чернышевский — Рахметова.
ГЛАВА ВТОРАЯ
«РОЖДЕННЫЕ В ГОДА ГЛУХИЕ»
Худяков — типичный представитель разночинной интеллигенции, которая заняла доминирующее положение в общественной жизни России вообще и в революционном движении в частности.
Его предки были в XVI веке купцами в Великом Устюге, затем переселились в Тобольск и вели довольно значительную торговлю. Прадед Худякова принадлежал к числу богатейших купцов Тобольска. Он умер, когда его сыну, деду Худякова, было всего два года, и опекуны постарались освободить его от наследства. Ему пришлось стать ремесленником — добывать средства к жизни вставкой оконных стекол.
Отец Худякова, Александр Гаврилович, сумел все же получить среднее образование; о высшем помышлять не приходилось — нужно было помогать семье. И он стал учителем сначала приходского, а затем уездных училищ в разных городах Тобольской губернии.
Живя в Кургане, Александр Гаврилович в конце 1830-х или в начале 1840-х годов женился на своей ученице из бедной семьи — Татьяне Александровне Андрюковой. А 1 января 1842 года у них родился сын Иван. Он был единственным ребенком у своих родителей. Мальчику не было еще и года, когда семья переехала в другой сибирский город — Ишим, где отец получил должность смотрителя училищ.
В Кургане, еще до рождения сына, отец его познакомился с ссыльными декабристами — П. Н. Свистуновым и М. М. Нарышкиным, — и их влияние не прошло для него бесследно. У них обучился он французскому языку и перевел книгу М. Ж. Дежердано «Нормальный курс для первоначальных наставников и руководство к физическому, умственному и нравственному воспитанию в первоначальных школах», изданную на казенный счет в 1838 году. Расширились и его умственные запросы.
По словам И. А. Худякова, влияние декабристов на его отца сказалось и в том воспитании, которое он дал сыну. В доме царила атмосфера честности и неподкупности, не свойственная русскому чиновничьему миру. Отец к тому же был религиозен и в помощи ближнему видел свой главный долг христианина. На весьма скромные средства он Содержал многочисленных родственников. Религиозность была привита и сыну. «В то время я находился в самом религиозном настроении, — подшучивал позже над собой Худяков, — строго соблюдал праздники, постные дни и посты. По примеру отца я старался быть «оком слепых, ногою хромых, как орел воспарял в небо добродетели»{23}. Религиозность, или, как позже говорил Худяков, ханжество, со временем совершенно исчезла, но внимание к людям, сочувствие к их горестям, стремление помочь всем и каждому, лишая себя необходимого, — все, что привито было с детства, осталось на всю жизнь.