Отец уделял немалое внимание воспитанию сына, старался развить его физически и умственно. Однако, кроме моральных устоев, он мало что мог дать ребенку. Его духовный и образовательный уровень был невысок. Большую часть времени мальчик проводил в обществе домашней прислуги.
Грамоте Худяков обучился сам, «незаметно», как он говорил, благодаря тому, что жил под одной крышей с училищем. И сразу увлекся книгой. Но выбор был более чем ограниченный. «Первоначальным моим чтением, — писал он, — были книги самого напыщенного лжепатриотического содержания»{24}. Они, впрочем, не оказали влияния на формирование его духовного облика.
Получив первоначальное образование в Ишимском уездном училище, где он шел первым учеником, Худяков в 1853 году переехал в Тобольск для поступления в гимназию. Вскоре туда же был переведен по службе и его отец, получивший повышение.
Жизнь в одном из крупнейших в то время сибирских центров не оказала сколько-нибудь заметного влияния на духовное развитие юноши. «Умственный и нравственный уровень гимназии был очень низок», — рассказывал Худяков{25}. Педагоги более чем слабо знали свои предметы. Преподаватель математики сам не понимал, почему выходят некоторые формулы; по истории и географии изучались одни имена и названия; латинист с трудом переводил самых легких писателей классической древности; учитель немецкого языка не смог за семь лет обучить гимназистов склонениям, преподаватель французского и вовсе приходил в классы пьяный и часто заменял уроки хоровым пением русских песен. Правда, инспектором гимназии являлся известный автор «Конька Горбунка» П. П. Ершов. Он свел к минимуму розги и телесные наказания, широко применявшиеся в средних учебных заведениях России николаевских времен.
Худяков в гимназии шел первым учеником. Это было не из тщеславия. Он считал «своей религиозной обязанностью приготовлять все уроки по возможности хорошо и потому работал с необыкновенным трудолюбием»{26}. Работать приходилось не менее десяти часов в сутки из-за бестолковости преподавания. К тому же он систематически делал переводы за своих товарищей, составил для них учебник алгебры, поправлял французские переводы учеников младших классов.
Читать удавалось только во время летних каникул. Но и это чтение носило случайный характер. К тому же из всей русской литературы в его руки попало всего лишь несколько книг — «Рославлев» Загоскина, Марлинский и отдельные тома Пушкина. «Без сомнения, — писал Худяков, — убийству моих умственных и физических сил всего более содействовала гимназия»{27}. В той огромной затрате энергии и времени, которые он отдал обучению в гимназии, Худяков видел только вред. «Рыбачь я эти годы, подобно Ломоносову, или езди в степь, подобно Кольцову, без сомнения, я сохранил бы к зрелому возрасту в тысячу раз большие силы ума и тела»{28}.
Однако уже в эти школьные годы сформировалась основная черта характера Худякова — он ничего не умел делать вполдела. И чем бы он ни занимался в дальнейшем — учебой, наукой или революцией, — это дело захватывало его целиком, заслоняя все остальное.
За те пять лет, которые провел Худяков в тобольской гимназии, в России произошли важные изменения. Началась и бесславно кончилась Крымская война, умер Николай I, на престол взошел Александр II, несколько ослаб, доведенный до предела полицейский режим, в стране началась подготовка крестьянской реформы.
В 1858 году, закончив гимназию, Худяков отправился в Казань, чтобы поступить в университет. Здесь шестнадцатилетний пытливый юноша увидел другой мир.
Сдать приемные экзамены, требования на которых были столь же формальны, как и в гимназии, Худякову не стоило большого труда. Он поступил на историко-филологический факультет. Первоначально университетские занятия были для него простым продолжением школьных: он «посещал одинаково усердно все лекции, наскоро записывал их, а дома дополнял и переписывал»{29}. Но этот детский способ приобщения к науке вскоре перестал удовлетворять его. К тому же он убедился, что «история мертва, если ею занимаются чиновники или буквоеды», что «все науки словесного факультета читались плохо»{30}.
Более живо проходили лекции по истории славянских древностей, а главное, профессора В. И. Григорович и В. Г. Варенцов старались пробудить в слушателях интерес к науке, к самостоятельной работе над источниками. Естественно, что здесь и мог найти Худяков пищу для своих умственных запросов. И он со свойственным ему пылом целиком погрузился в изучение народных мифов и сказок, теоретических проблем фольклористики и начал собирать народные предания, пословицы, загадки, сказки. Он был так увлечен своей работой, что все остальное мало его волновало. Казалось, что жизненная цель определилась настолько твердо, что никакая сила не способна свести его с избранного пути.
Между тем в среду студенческой молодежи все сильней проникали те новые веяния, которыми были ознаменованы годы наступавшего демократического подъема в стране. В Казанском университете, где было больше выходцев из разночинских кругов, эти веяния сказались раньше, чем в столичных учебных заведениях. Здесь возникли кассы для помощи нуждающимся студентам, библиотека, составленная на общие средства учащихся, читальная комната, где не только занимались, но знакомились с текущими событиями. Выписывались журналы и газеты, студенты «заводили между собою споры, обменивались сведениями и мыслями… Здесь же собирались сходки по делам, касающимся библиотеки и кассы». Читальная комната, писал Худяков, «была самым счастливым шагом для общего развития»{31}.
Новые веяния не могли пройти мимо Худякова. «Еще до начала лекций, — сообщал он, — я попал под влияние, увлекавшее в то время всех казанских студентов. А именно в это время атеистические и республиканские идеи начали очень сильно распространяться между студентами… Брошюры Герцена и вообще запрещенные статьи переписывались неутомимо, ходили по рукам всех товарищей и зачитывались до дыр, так что более бережливые отдавали свои тетрадки на сохранение мне, потому что я жил довольно уединенно. Таким образом, и я очень скоро сделался атеистом, а в политическом отношении приверженцем конституции»{32}.
Однако это приобщение к новым идеям, ранее неведомым Худякову, имело чисто теоретический характер. Оно явилось, разумеется, немаловажным поворотным пунктом в пробуждении мысли, породив дух здорового критицизма, позволивший ему увидеть убожество официальной университетской науки и побудивший к самостоятельному поиску истины. Но сама-то область истины была для него тогда ограничена научными интересами, обращенными в прошлое. «По мере того как все мысли мои сосредоточивались на одном предмете, — признавался Худяков, имея в виду изучение русского фольклора, — внимание ослабевало к другим»{33}. Свой уединенный образ жизни и уклонение от участия в частых студенческих сходках он сам объяснял недостатком социального развития. И не к казанским, а к петербургским годам, то есть не ранее конца 1862 — начала 1863 года, — относил свой «выход на прямую дорогу», на путь революционной борьбы.
В Казанском университете в тот год, когда поступил Худяков, уже начались студенческие «истории». Бывали случаи исключения студентов по ложным доносам университетской «полиции» — инспекторов и надзирателей. Они порождали чувство солидарности у студентов, приводили к открытым протестам, причем, как правило, начальство вынуждено было идти на уступки. По словам Худякова, он принял участие только в так называемой «ведровской истории», но и то не на стороне большинства. Конфликт начался с того, что профессору всеобщей истории В. М. Ведрову стали известны написанные о нем сатирические стихи. Ведров заявил, что подаст в отставку, если в стихах выражено мнение большинства и если студенты не пришлют к нему депутацию с просьбой продолжать лекции. Худяков был одним из немногих, кто считал необходимым удовлетворить требование Ведрова. Хотя он был о нем невысокого мнения, однако расценил его поступок как благородный и к тому же опасался, что с уходом профессора кафедра всеобщей истории будет пустовать два года. Вообще, как писал Худяков, товарищи по курсу смотрели на него подозрительно, принимая за «подлипалу» к профессорам и даже при случае старались ему вредить.