Эти противоречивые чувства сводили меня с ума.
Поэтому я позволила своему сердцу принять решение, игнорируя яростные крики своего разума. Я отперла замок и открыла дверь.
Леша даже не дал мне шанса собраться с мыслями, когда шагнул ко мне, заставив отступить назад. У меня перехватило дыхание, когда я увидела, как он принялся осматривать обстановку коридора, границу которого он раньше не переступал. Его лицо было жестким, бесстрастным, непреклонным.
Я не знала, зачем он здесь. Я больше не знала, что мне с ним делать. Я просто хотела, чтобы он ушел, исчез из моей жизни.
Нет.
Подождите…
Я продолжала наблюдать за ним, пока лед медленно сковывал мое сердце.
Действительно ли я хотела, чтобы он ушел и оставил меня?
Прежде чем я успела ответить, глаза Леши встретились с моими, и я всем телом напряглась. Его серебристо-серые глаза, в отличие от остального лица, не были лишены эмоций. В них по-прежнему была злость, но она сменилась чем-то другим, когда наши взгляды встретились.
У меня перехватило дыхание.
— Ксюша, — прошептал он, но я не пошевелилась, не произнесла ни слова. Я просто продолжала смотреть на него. — Мне не следовало срываться на тебе, — продолжил он и в его тоне прозвучало сожаление. — Я просто был не в себе.
Мои губы распахнулись, а глаза расширились от удивления. Я не ожидала услышать подобного.
Странное тепло проникло в мои жилы, растопив только недавно застывший лед. Это самое тепло окутало мое сердце.
— Ксюша, иди ко мне.
Он распахнул руки в пригласительном жесте, а я посмотрела на его костяшки пальцев. Они все еще кровоточили. Тогда, вместо того чтобы пойти к нему, как я всегда делала, когда он звал, я отвела взгляд и отвернулась.
А затем и вовсе пошла прочь от него.
8.3. Важное решение
POV Леша
Я смотрел, как Ксюша уходила от меня, чувствуя, как все мои внутренности сжимались от этого вида. А затем дикая боль пронзила мою грудь. Меня начало словно разрывать на части.
Я терял ее.
Осознание ее потери причиняло мне еще большую боль, от которой хотелось завыть в голос.
Блять, я терял ее!
Провел руками по лицу и сел на сидушку прихожей. Затем опустил руку и наклонился вперед, упершись локтями в колени и вытянув руки перед собой.
Я сидел и смотрел на свои руки, вспоминая, как треснула кожа на костяшках пальцев, когда я нанес первый удар тому ублюдку, за которым мы охотились.
Я сидел и смотрел на свои руки, вспоминая, как он сплюнул кровь, прежде чем заорал от боли.
Я сидел и смотрел на свои руки, вспоминая, какое удовлетворение испытывал, наблюдая за тем, как мои друзья по очереди избивали этого ублюдка.
Затем я сжал руки в кулаки, не обращая внимания на вспышку боли. Руки ужасно болели, как и всегда, когда я заканчивал дело. Но сейчас, боль в груди перекрикивала боль в руках, она была сильнее.
Дело было сделано. Все было кончено.
Я, блять, понимал это!
Но почему я не хотел этого?
Я не мог впустить ее в свою жизнь. Я не должен был ее впускать. Мы не были предназначены друг для друга.
Боль снова пронзила мое сердце, когда эти мысли пронеслись в голове.
Я едва не рассмеялся в голос.
У меня не было сердца. И уже давно…
Когда Даня спросил меня перед отъездом к Ксюше, собирался ли я покончить со всем этим теперь, когда все закончилось, я ответил утвердительно. Я должен был. Но я не знал, где найти в себе силы, чтобы оставить ее.
Именно поэтому я вернулся. Если я собирался покончить с этим делом, то должен был сделать это как можно скорее, иначе уже никогда не отпущу ее. Я закрыл глаза и поднял руки, чтобы помассировать ноющие виски.
Блять, я не хотел отпускать ее!
Звуки приближающихся шагов, заставили меня поднять глаза. Ксюша, держа в руках аптечку, направлялась ко мне. Она не удостоила меня взгляда, зато я, наоборот, не мигая уставился на нее. Она села на пол передо мной и открыла аптечку.
Я тут же возненавидел надежду, зародившуюся во мне. Я вообще ненавидел надежду. Она была последним прибежищем глупцов и слабаков.
Но сейчас я цеплялся за нее. Почти отчаянно.
Я не проронил ни слова, пока Ксюша обрабатывала мои раны, и даже не поморщился, когда она залила мои руки перекисью водорода. Я смотрел на нее, пока она молча и осторожно заботилась о моих ранах. Когда она закончила туго обматывать мои руки бинтами, то медленно подняла на меня свои голубые глаза.
Боль, разъедавшая мою грудь, растворилась, и на смену ей пришло знакомое жжение.