И на всякий случай делаю от Ольховского шаг назад.
— Значит, зуб на меня точишь. Что я тебе сделал, блин? — Максим округляет глаза.
И на секунду мне даже кажется, что весьма искренне. Хотя… Это маловероятно.
— Совершенно ничегошеньки. Ты же белый и пушистый, а я вот немного стремная…
Максим весьма театрально выгибает одну бровь и проходится по мне таким оценивающим взглядом, что хочется прикрыть себя, обняв руками. Это все как-то чересчур неприятно. Снова.
— А-а-а, вон что, — язвительно тянет Ольховский. — Это все из-за того нашего разговора в подсобке. Что я такого сказал? — вальяжно сунув руки в карманы, он делает шаг, сокращая между нами расстояние и слегка склоняется надо мной тенью, одаривая ярко пахнущим мужским парфюмом. Тяжеловатым, древесным, но точно врезающимся в обонятельную память. — На правду разве обижаются? Ты ведь до сих пор все в этом же жутком кардигане и с зализанными в хвост волосами.
Смазливая, но до безобразия нахальная морда Ольховского озаряется кривой усмешкой. Несколько секунд прямого взгляда, глаза в глаза, и меня снова прошибает обидой. Да с чего я должна терпеть подобное?
— Так, — набираю полную грудь воздуха и четко выдыхаю. — С меня хватит, Ольховский! Ты еще противнее, чем я думала.
Резко огибаю его широкоплечую фигуру и быстро шагаю прочь от фикуса, насколько это могут делать мои ватные ноги. И под раскат звонка на пару направляюсь по коридору к нужному кабинету.
— Синичкина, стоять! — Хриплый бас Максима раздается за моей спиной. А через секунду у меня перед носом всплывает и его хозяин. — Я хочу знать, у тебя реально есть эти билеты или просто издеваешься надо мной?
— Вчера я ясно все написала в сообщении: сделки не будет, — твердо заявляю я и опять огибаю Ольховского, проскальзывая мимо.
Но настырный нахал вновь становится передо мной стеной.
— Ты, вообще-то, собиралась их мне отдать, — поставив свои руки в бока, он преграждает мне путь. — Я удвою сумму.
— Извини. Передумала, — пожимаю плечами, глядя в горящие недовольство глаза Максима.
— Отдай мне билеты, Олеся. Хватит строить из себя обиженную. Будь человечнее.
— Уж кто бы заикался про человечность. Можешь считать, что я отказываю тебе из принципа, — твердо выдаю я и ускоряю шаг, оставляя Максима позади себя.
И уже собираюсь скрыться за спасительной дверью аудитории, но куда там! Ольховский ставить свой белоснежный кроссовок в дверной проем. Я испуганно отшатываюсь, а Максим бесцеремонно вваливается в кабинет, оттесняя меня назад.
Мы оба оказываемся на пороге аудитории. Ольховский смотрит на меня с прищуром и делает плавный шаг вперед. Как какой-то хищник. Максим снова становится перед моим носом.
Вплотную.
Безо всякого стеснения наклоняется к моему уху.
И Ольховского, похоже, совершенно не смущает, что на нас ошалело смотрят пар двадцать глаз студенческого совета и заместитель ректора по учебно-воспитательной работе. И как на зло аудиторию накрывает тишина.
— Ты бы сильно не хорохорилась, Синичкина, — Максим до угрожающей хрипотцы понижает голос. — Я ведь могу и своими принципами поступиться. Не люблю сплетни, но… А вдруг я захочу рассказать всем одну очень занимательную историю? Там такая бразильская драматургия — закачаешься. И надо же, главные герои тоже здесь: и мажор-красавчик и, отвергнутая им, серая мышь. Да, кстати, а откуда у первокурсницы готовые билеты на экзамен четвертого курса? Гольцман всегда выдает их только в день сдачи. Может, ты втихую стащила их у препода? Или тебе кто-то помог? — он шепчет все это мне на одном дыхании.
И с каждым его словом воздуха в моих легких становится все меньше, а его въедливого парфюма все больше. Я прекрасно понимаю, куда клонит Максим.
А еще понимаю, что сейчас весь студенческий совет, и Смирнов не исключение, просто поедают нас глазами.
Только Ольховскому пофиг. Не выжидая моего ответа, он отстраняется и, растопырив указательный и средний пальцы, направляет этот жест сначала к своим глазам, а потом и к моим:
— Смотри у меня, Синичкина.
Громко хмыкнув Ольховский вальяжно покидает аудиторию, оставляя меня на растерзание ошарашенных взглядов всего студсовета…
Заседания студенческого совета проходит в обычном режиме, за исключение одной м-а-а-ленькой детали. Так или иначе, на меня время от времени косятся ВСЕ!
Чувствую себя как чудо-юдо на арене цирка. Цирка, который устроил придурок Ольховский!