Необходимо учесть, что война покончила с ведущим положением Аргентины по части экспорта мяса, зерна и кожи, еще недавно процветавшей благодаря позиции нейтралитета в отношении конфликтующих сторон. И потому естественно, что призывы Перона сразу же нашли поддержку среди населения, поскольку беднейшие слои увидели в них возможность социальных изменений в лучшую сторону; однако олигархические круги и крупная буржуазия видели в личности Перона и в учрежденной им Всеобщей конфедерации труда (ВКТ) возможный сдвиг страны к коммунистическому режиму. В то время мало кто отдавал себе в этом отчет, это было осмыслено лишь со временем, однако нет никакого сомнения в том, что приход к власти Перона, который умер в 1974 году, в Аргентине ознаменовался очевидным повышением уровня жизни во всех областях, и эти изменения ощущались продолжительное время, до тех пор пока власть в стране не перешла в 1976 году от второй жены Перона, в то время его вдовы, Марии Эстелы Мартинес (Исабелиты) к президенту Виделе.
Однако вернемся в период между 1944 и 1945 годом (Перон произнес свою историческую речь с балкона Розового дома 17 октября 1945 года) и вновь обратимся к Кортасару, который в то время еще подписывался двумя именами, данными ему при рождении – Хулио Флоренсио, – и который в результате университетских событий, вызвавших определенные последствия, снова стал мишенью для стрел, выпущенных теперь уже так называемой Демократической партией Мендосы.
Говоря о событиях в университете, мы имеем в виду участие писателя в студенческих выступлениях на улице Ривадавиа, а затем в операции по захвату университета – факт, вызывающий ассоциации с майскими выступлениями студентов на улицах Парижа в 1968 году. Ситуация в университете Мендосы не слишком отличалась от той, что сложилась и в остальных учебных заведениях страны, где бурлило противостояние правительственной политике, которое выразил Кортасар, обращаясь к студентам факультета философии и литературы: «В этот час, когда свершается чудовищная подмена ценностей, средний класс, упорно отстаивающий свои позиции, добытые с такими усилиями и удерживаемые с усилиями еще большими, так вот, этот средний класс может стать подлинным отражением истинной аргентинской реальности и предать анафеме всех тех, кто совершает гнусное преступление, – сорвать с них маску и разгромить их» (7, 199). Добавим, что ни в коем случае нельзя рассматривать Кортасара – автора этого письма – как пламенного лидера (он никогда им не был), но надо воспринимать его как человека, который не может стоять в стороне от событий и не хочет уступать свои позиции под давлением политических акций.
Приходится только сожалеть о том, что мы были вынуждены задержать внимание на идеологическом аспекте жизни Кортасара, творческий потенциал которого был уже таков, что оставалось совсем немного до повести «Преследователь», вошедшей в сборник «Тайное оружие», опубликованный в 1959 году, повести, которая – как мы увидим в свое время – свидетельствовала о серьезных переменах в его позиции по отношению к остальному миру. Кортасар этого периода, как уже подчеркивалось, несомненный антиперонист, но каким был его антиперонизм? Каким образом сформировалось это неприятие? Именно Перон вызывал его или в этом было нечто большее? Здесь уместно вспомнить слова писателя, сказанные им по этому поводу Освальдо Сориано и Норберто Коломинасу: «Меня раздражало, когда Латинская Америка петушилась, но, когда я приехал в Европу, меня стали раздражать и тамошние петухи. Я, как всякий законченный представитель мелкой буржуазии, был индивидуалистом».
Отмечая участие писателя в событиях в Куйо, не будем забывать о том, что это участие явилось следствием эмоционального порыва индивидуалистического толка, вызванного скорее душевной утонченностью, которая никак не соотносится с позицией воинствующего политика. Таким образом, ни до этих событий, ни сразу после выступлений в Куйо Кортасара нельзя воспринимать как идейного политика, предполагающего развернуть широкое наступление на Перона. Речь идет о сопротивлении его духа, интеллектуальной личности; он – одиночка, либерал, мелкий буржуа, несогласный с существующим порядком вещей. Продолжая тему, вспомним, что через несколько лет писатель, говоря о присущих ему в то время качествах (имеется в виду 1946–1951 годы), сделает следующее резюме: «Типичный уроженец Буэнос-Айреса, одинокий и независимый; убежденный и непобедимый холостяк, друг очень немногих людей, меломан, преподаватель с полной нагрузкой, влюбленный в кино, мелкий буржуа, слепой ко всему, что происходит вне сферы эстетики», человек, который замкнулся в своем доме на углу улиц Лаваль и Реконкиста, с видом на Рио-де-ла-Плата, далекий от того, что происходит в стране, и занимающийся только тем, что ему интересно, разделяя свои чувства и мысли с Ауророй Бернардес.
Итак, Кортасар жил, повернувшись спиной к Аргентине и к политической конъюнктуре. Он сам это признавал и сам называл себя снобом, хотя понимание этого пришло к нему гораздо позднее. «Мы (речь идет о поколении сороковых годов) мало читали аргентинских писателей, нас интересовала почти исключительно английская и французская литература; в меньшей степени итальянская, американская и немецкая, которую мы читали в переводах. Мы были необычайно подвержены влиянию французских и английских писателей до тех пор, пока в какой-то момент – между 25 и 30 годами – многие из моих друзей и я сам неожиданно открыли в себе уже устоявшуюся традицию: мы все мечтали о Париже и Лондоне. Буэнос-Айрес превратился в своего рода наказание. Жить там означало жить в тюрьме».
Или, скорее, в убежище, ибо политическая ситуация была такова, что наиболее разумным и спокойным было сохранять молчание: «Нас преследовало ежедневное ощущение насилия, вызванное неуемными восторгами народных масс; наше положение молодых людей, выходцев из буржуазии, которые читают на нескольких языках, мешало нам понять происходящее. Нам мешали жить громкоговорители, которые на всех углах орали: „Перон, Перон, как ты велик", потому что из-за них прерывали концерт Альбана Берга, который мы слушали». В этой связи нельзя не упомянуть рассказ «Врата неба» из сборника «Бестиарий», отражающий эти настроения, в котором идет речь о танцах в «Палермо-Паласе» и где дается описание того, что автор называет «черноголовыми», – аллегория нашествия на средний класс Буэнос-Айреса аргентинцев без лица, типичных представителей из глубинки.
Вот так эмоционально говорил об этом Кортасар, и вот почему он вмешался в университетские события. Однако вернемся к ним.
В первую неделю октября 1945 года в заключении, которое длилось пять дней, кроме Кортасара оказалось около пятидесяти учеников и шесть преподавателей, среди которых были Хуан Вильяверде, преподаватель социологии, и Пендола де Мартинес, преподаватель географии. Хайме Корреас рассказывает, что, будучи в заключении, они устроили конкурс на лучшее сочинение гимна взбунтовавшегося университета и победителем вышел Хуан Вильяверде, но в результате в финале оказался Кортасар, который кроме слов сочинил еще и музыку, исполнявшуюся на фортепиано.[46] Почти неделя в заточении, попытки избавиться от последствий слезоточивого газа, примененного властями во время студенческих выступлений, обоснованное ожидание репрессий профессионального плана и угроза предстать перед законом – вот что определяло чувства и ощущения, с которыми бунтовщики вошли в полицейский участок и провели там пять дней, хотя «было и одно счастливое обстоятельство – неожиданный поворот событий 11 октября, который привел к тому, что не случилось худшего», – скажет писатель впоследствии.
Участие Кортасара в университетских событиях явилось определяющей причиной, по которой он покинул Мендосу, не говоря уже о том, что это участие явилось смазкой для механизма продолжительного преследования, на которое, судя по всему, был обречен писатель за испорченные отношения с упомянутой Демократической партией. Еще до этих событий в университете была развернута клеветническая кампания с распространением пасквилей, направленных против него самого и всего, что он защищал и во что верил. В этих листовках, прежде всего, подчеркивалось, что у Кортасара нет прав на должность лиценциата, которую он занимает, но, главным образом, его обвиняли в том, что он нацист, что его использовали в предвыборной борьбе, что он агент враждебной пропаганды, националист и фашист, то есть обвинения были прямо противоположными тем, которые предъявлялись ему в Чивилкое. В письме к Мече Ариас от 21 июня 1945 года писатель жалуется ей, сохраняя присущую ему манеру и интонацию:
46
Эмилио Фернандес Сикко приводит слова гимна «Песнь осажденного Университета»: «Мы защищаем в заточении \ знания и истину – \ вот наш ответ тирану. \ Да здравствует Университет! \ Учителя и студенты, \ соберем нашу волю в единый кулак, \ покончим с варварством. \ Да здравствует Университет! \ Ни заточение, ни ядовитый газ \ не могут устрашить нас, \ защитим же наш дом. \ Да здравствует Университет! \ Товарищи учителя, \ настойчиво стремитесь к своей цели, \ вы всегда были мощной силой в Куйо. \ Да здравствует Университет! \ Товарищи студенты, \ будьте упорны в борьбе, \ сохраняйте ваше мужество. \ Да здравствует Университет! \ Честные люди Мендосы, \ честные люди Сан-Луиса и Сан-Хуана, \ не дадим погибнуть культуре. \ Да здравствует Университет! \ Товарищи по заключению, \ я живу, чтобы навсегда сохранить \ девиз нашего дела. \ Да здравствует Университет!»