— Merde! — воскликнул Наполеон. — Проклятая страна! Засраные раки! Чертов Кутузов!
В соседних кустах обиженно крякнули. «Говно французское!» — пробормотал Кутузов, но из кустов не вылез. Он был пожилой человек и действовал с максимальной осторожностью.
— Кто говно французское? — вопросил Наполеон, прекрасный слух которого был отцом многих его побед.
Кусты промолчали.
— А чье говно говорит? — поинтересовался Наполеон, вытягивая из ножен острую жиллетовскую шпагу.
Кусты вздохнули. Затем из них поднялась утыканная ветками седая голова, снова вздохнула и почесалась сморщенной стариковской рукой.
— Шел бы ты отсель, куртизан европский! — посоветовал Кутузов. — Страна у нас дикая. Не ровен час, похлебку из тебя сварим.
Наполеон с удивлением оглядел дедушку-лесовичка и бросил шпагу обратно в ножны. С детьми и престарелыми он не воевал.
— Кто такой? Сусанин? Распутин? — высокомерно спросил Наполеон.
Вздохнув в третий раз, Михайла Ларионыч засучил рукав и издали показал татуировку. Наполеон прочитал и опять удивился.
— Так вот ты каков! — задумчиво сказал Наполеон. Шпага его снова потянулась к руке.
— Дикая страна, ой дикая! — сокрушенно покачал головой Кутузов. — Может, и варить не станем. Может, и сыроедом сожрем, вместе с булавкой твоей.
— Да ну-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!.. — протянул Наполеон. Непривычный к российской пище, животик его подвел, но шпага его сверкнула в воздухе и, отсалютовав противнику, изготовилась к бою.
— Да ты погоди! — без труда сморщил свое старческое лицо Кутузов. — Давай хоть поговорим немного. Я говорю, чучелу из тебя сделаем и в Политехническом музее поставим. А ты что скажешь?
— Старый пердун! — гордо сказал Наполеон. Он был забывчив и горд. Он понял, что противник вызывает его на словесную дуэль, и не собирался лезть за словом в карман. — Старый одноглазый пердун! Пердун старый одноглазый!
— Пердун, — согласился Кутузов. — Одноглазый, это верно. Да и тот минус три. Это правда. Один-один. А вот ты, батюшка, ногами-то столь короток, что мужскому естеству твоему находиться как бы вовсе и негде.
— Пердун! — пренебрежительно сказал Наполеон. В диспуте он привык обходиться одним аргументом. Остальные ему заменяли неприличные жесты и огромное презрение к оппоненту. — Сын пердуна! Муж пердуньи! Отец двух маленьких пердунят!
— Трех, — поправил его Кутузов. — Трех, батюшка. Сколько у тебя извилин в мозгу, столько у меня и детей. А у тебя детей нету и быть не может, потому что ты, батюшка, — мерин двухвостый. Два-один. И России тебе не видать, потому что глазки зело жиром заплыли. Три-один. И на Святой Елене тебе скучно будет, потому что это остров и кино туда не возят. Три с половиной-один. А кто в Москву со спичками придет — тому весь коробок в зад вобьют. Ха-ха! Пять-один. А кто...
— Умри, старик! — вскричал император. Длинная шпага его сверкнула в лучах воинской славы, а левая, менее короткая, нога напряглась для прыжка. Которого, впрочем, не последовало.
— Огонь! — коротко скомандовал Кутузов, и тяжелая сосновая дубина опустилась на голову французского императора.
Переступив лаптями, молодая русоволосая дубина замахнулась еще раз.
— Отставить! — сказал Кутузов.
Дубина повиновалась и опять замерла в абсолютно древесной позе, ничем не отличаясь от стоящих кругом деревьев. На груди молодого дубины висел скворечник, старые изношенные лапти дали побеги, из прорехи в штанах выглядывали мышки-полевки.
— Маскировка! — молвил, обращаясь к потомкам, Кутузов. — Сиречь военная мимикрия. Сиречь основа всех ратных искусств. Плюс дубина народной войны. Плюс бескрайние просторы. Итого — победа! Сиречь, виктория.
— Ура! — подтвердила дубина народной войны. Она сама была из-под Тамбова, где ходила в учениках матрешечника, который отдал ее вместо себя в солдаты, которыми командовал Кутузов, который с детства не любил французов,
которые похожи на свиней,
что спят в болоте собственных слюней,
что спят и видят куль с чужим добром,
но вместо этого получат в лоб огром-
ный хрен и тридцать два пинка
от русского большого мужика!
И будет далее цвести страна Расея
на тех равнинах, где Господь ее посеял!
Прокричав эту горделивую песню, Кутузов спрыгнул с поверженного французского венценосца и впервые за всю кампанию утер пот. За толстой тушей поверженной лошади французского венценосца кто-то глупый слишком громко захлопнул пасть и икнул.