— Появись! — велел Кутузов.
Обезьянка вышла с поднятыми руками. Сумма гримас на ее личике выражала полное подчинение победителю, огромное желание извиниться и горячую просьбу немедленно обгадить лежащего на земле бывшего хозяина, который вверг ее, честную обезьянку, в столь неудачную войну с таким мощным полководцем. Кутузов с сомнением оглядел ее и покачал головой.
— Иди в жопу! — милостиво сказал он.
Мелко кланяясь, обезьянка удалилась сторону Баренцева моря. Сразу же забыв о ней, Кутузов повернулся к Наполеону. Но тут из-за бугра послышались цокот копыт, визг тормозов и хлопанье дверей.
— Ба-ба-ба! — Пьяненький государь Алексан Палыч вырулил через кусты к полю недавней битвы с рюмкой водки в одной руке и связкой орденов в другой.
Улыбнувшись и отдав честь, Кутузов наклонил шею для орденов и открыл рот для водки.
— На! — сказал государь Алексан Палыч, вливая водку и вешая орден. — На, миленькой!
Наполеон с трудом проглотил водку и потрогал надетые ордена.
Приподнявшись, он вдруг снова увидел Кутузова, показал на него пальцем и заплакал, тряся ушибленной головой.
— Я т-тебе! — погрозил Кутузову его собственный государь.
Кутузов изумился.
— Дык... Спозвольте... — Он изумился еще больше, и единственный глаз его, сойдя с орбиты, вылупился на самого себя. — Я ж... Мы ж...
— А то!!! — гневно закричал пьяный русский император, помогая подняться полуубиенному французскому. — Какой сейчас год, дурень?!
— Ды как какой... Он же...
— Бланманже! — заорал государь, высочайше топая ножкой. — Фаберже! В неглиже! Одиннадцатый год, одиннадцатый! Думать надо, прежде чем бить! Думать!
Он был прав, этот простой, но неглупый русский царь. Попытки опередить историю ничего, кроме смеха, вызвать не могут. Кутузов явно поторопился. Но поторопился и Наполеон.
— Что, трудно было еще годик обождать? — укоризненно спросил его Александр.
Наполеон всхлипнул и прикрыл ордена рукой.
— Не бойся, не отберу... Ну, не плачь, не плачь, хватит! На будущий год приезжай, тогда повоюем. А пока не время. Год не тот. Предпосылок нету. Историки засмеют. Тушь вытри. Учебники, вижу, плохо читал. Мою помаду возьми, дарю. И думать надо почаще. Слабительное принимай. И лыжи сними. Не видишь — лето кругом? Костюм у тебя хороший, за выкройку трех баранов даю. А мы-то, дураки, ширинку застегнутой носим. Как погода в Париже, не каплет? Людовики не беспокоят? Сзади тоже в соплях, на, моим вытрись. Эй, Господи! Браток! Солнышка бы нам! Гулять желаем! Эй, ты, рыжий, сюда неси!
Сверкая засаленной кепкой, из-за бугра вылетел с подносом Ленин. На подносе искрилось гранями целое озеро водки, могучие подтяжки вождя крепко прижимали к телу целую охапку зеленого ворованного лука, узенькие монгольские глазки лучились праздником. Следом за ним, хлопая себя по запыленным бедрам, улыбчивой толпой шли Геринг, Перикл, Бухарин, Софья, полдюжины Пиев, Соломон, три Карла, Гагарин, Микки Маус и Глазунов. Два последних несли на римских носилках Рузвельта. Рузвельт держал в руках портрет Крамарова и улыбался шире других...
— Лэхаим! — сказал Александр Первый и первым поднял свою рюмку.
— Пгозит! — захихикал Ленин и чокнулся с ним налитой до краев кепкой.
— За вас, шановни добродии!! — покачнулся на носилках Рузвельт.
Все выпили и, включая Софью, крякнули. И посмотрели на двух полководцев. Те все еще дулись, не глядя друг на дружку.
— И это пройдет! — сказал Соломон, засмеявшись. И он, черт его дери, опять угадал...
ПРЕДЫСТОРИЯ
Когда праматерь наша, луноликая Ы, выпала из подмышки Имеющего Сказать, солнца еще не было ни за, ни над горизонтом. Многие рапиды времен прошли, прежде чем встала луноликая наша праматерь Ы и двинулась медленным юзом туда, куда не достигал взгляд Имеющего Сказать. Там окуклилась и возымела объем. Многие рапиды времен прошли. И сказал: «Подохла там, что ли?» И зашевелилась. Нечем было смотреть исподлобья, нечего было упирать в бока, ничего не чесалось. Тогда сказал: «На и пользуйся!» И возымела. Ходила вправо и влево праматерь наша, ходила вперед, по диагонали, ходила на одном месте. Не было пользы в том. Тогда сказал: «Вот направление. Иди, пока не упрешься». И через триста тысяч движений уперлась. И был голос Имеющего Сказать: «Перешагни». Малые свои силы напрягла праматерь наша, и большие силы свои напрягла она же, луноликая Ы, но не хватило их, и она не смогла. «Обойди!» — сказал. Вправо и влево была ходить несравненная, но задаром. И говорил: «От так новость!» И говорил: «А ежли чем садануть?»