Выбрать главу

— Алла... Мне кажется, из тебя может получиться певица. Пожалуй, тебе нужно в музыкальную школу.

— Да? Вы так думаете? А мама говорит, лучше в архитектурный.

— Алла... Мама говорит правильно. Всегда нужно иметь твердую специальность. Но ты должна петь. У тебя талант, это видно.

— А я... А вот я еще...

— Что?

— Песенку сама написала.

— Да ну?

— Да. Про вас.

— Ого... И споешь?

— А вы не обидитесь?

— Да ладно... Как называется?

— Ну, это такая маленькая ария. «Квазимодо».

— Спасибо.

— Вы тогда в лесу такой страшный были! Она прям сама взяла и сочинилась потом. Наверное, от испуга.

— Пой.

Она выбегает из палаты и через минуту возвращается с испачканным личиком, разлохмаченными волосами, в надетом наизнанку платьишке, под которым на спине угадывается рюкзак. Горб, стало быть. Актриса, понимаешь ты... Очень миленький такой настоященький Квазимодо. Хромает сразу на обе ножки, звонит в воображаемый колокол, поет басом:

— А я с узеньким лбомм, бомм, бомм!

И с огромным горбомм, бомм, бомм!

Подарю тебе, друг,

Свое фото в альбомм, бомм, бомм!

Ты открой наобумм, бумм, бумм!

И прочти по губамм, бамм, бамм!

Я люблю тебя, друг!

Я тебя не предамм, дамм, дамм, дамм...

Здорово. Далеко пойдет. Шутки шутками, но искра в девчонке яркая. И однозначно Божья. Надо будет позвонить тетушке. Что-то кто-то у нее в какой-то консерватории где-то есть. Обязательно позвоню. Осенью, когда вернусь в город.

* * *

— О, сколько их упало в эту бездну!

До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до!

Последние восемь ступенек лестницы, ведущей из его кабинета вниз, сделаны таким образом, что при ходьбе по ним громко скрипят октавой. На нем тигровый халат и тапки из анаконды. При нем курья ножка, которую он обгладывает с великим знанием дела.

— Здравствуйте, дети, меня зовут Филя! Ничего, что я съел Степашку?

Он подходит и церемонно кланяется. Супруге в пояс, мне мельче. Руки друг другу мы с ним не подаем не потому, что есть какие-то трения, а оттого, что их у меня всего две и обе он уже пожимал. Было больно.

— Здравствуй, белый карлик! — говорит он.

— Здравствуй, обратная сторона! — говорю я. Мы с ним любим здороваться и прощаться. Наиболее частым его обращением ко мне является «Эй, Дюймовчик!», наиболее употребляемой моей грубостью в его адрес служит «Ну ты, производное!»

— Ну что, Женьча? Напишешь? — спрашивает меня Пугачева.

Я, почесывая затылок, думаю. О том же, но по-другому. Первый писярик был превосходен. Даже очень. Вопрос теперь стоит так: что дальше — работа или второй? Кто ближе — эти двое или те миллионы? Я, почесав затылок, решаю:

— Нет, Алла. Ну их... Ну ее... Кому она нужна, правда...

— Гла! — кричит она в коридор. — Три!

И сама идет за семгой на кухню. И дергает колокольчик, чтобы принесли свечи. И посылает во флигель за Резником. И велит принести гитару. Уже вечер, уже десятый час, уже кое-кто из слуг начинает потихонечку клевать носом, но она все так же стремительна и активна. 

Я И ПУТИН

Путин — он даже для своей собаки Владим Владимыч. Подошла, обнюхала, стоит, ждет.

— Сидеть, Конни.

Садится. Морда черная, глаза внимательные. Лабрадор. Капитан. Единственная в стране собака при звании. В органах шесть лет уже. Из них четыре с хозяином.

— Коньячку, Женя?

Знает, что не откажусь. Выпить с президентом, да у него дома, да настоящего армянского... Плохо ли? Не отказываюсь.

Наливает, протягивает. И себе. Сок томатный, полный стакан.

— Дзынь!

За встречу. За знакомство тринадцать лет назад выпили. Когда он еще в поле был. На работе. Последнюю группу нелегалов из Германии через границу переводил. На цыпочках. Ночами. Призраками по лесу, привидениями по городу. Серьезные люди уходили, старая гвардия, цвет и сила. Трое даже Бисмарка помнили. Двое даже с нибелунгами за одним столом... Львы.

Я-то зеленый был. Во всех смыслах. Под накидкой на румынской границе их ждал. Под деревом. Обе рации на прием, обе ручки стереотрубы крепко пальцами, в оба глаза бдел третьи сутки, четвертые... Трава тихо так шевельнулась. На пятые. Мужицким едким потом пахнуло. Кряхтение. Вот они, добрались. Один, другой... Каски-невидимки снимают, на землю валятся. Он последний. Рюкзачище огромный на плечах. На пенек садится, достает фляжку.