В июне 1859 г. в столицу Китая прибыл третий главный «виновник» обретения Россией ее дальневосточных владений — генерал-майор Н.П. Игнатьев, уже успевший отличиться на дипломатическом поприще в Средней Азии. Хотя ни Айгунский, ни Тяньцзиньский договоры не поставили точку в разграничении империй на Амуре и Уссури, на территории нынешнего Приморья уже существовали русские поселения в заливах Посьет, Петра Великого, Святой Ольги и Святого Владимира. В верхнем течении Уссури в 1858 г. возникли первые казачьи станицы. В начале переговоров Н.П. Игнатьеву пришлось столкнуться с крайне высокомерным отношением цинских сановников. Энергия, ум и незаурядные дипломатические способности позволили русскому посланнику быстро разобраться в обстановке и добиться успеха. Хотя без споров и взаимных возражений не обошлось, переговоры продолжались всего две недели и завершились 2 ноября 1860 г. подписанием 15-статейного Пекинского договора. К документу была приложена карта линии границы, составленная военным топографом К.Ф. Будогоским и переданная Игнатьеву еще в июле 1859 г. С подписанием договора российско-китайская граница была установлена от слияния рек Шилки и Аргунь до устья реки Уссури и далее по рекам Уссури и Сунгача через озеро Ханка к реке Тур (Беленхэ), от ее устья по горному хребту к устью реки Хубиту (Хубту) по горам до реки Туманган (Тумэньцзян). Линия границы выходила на берег Тумангана на расстоянии 20 китайских ли (около 12 километров) от ее устья.
Порядок российско-китайского разграничения на Дальнем Востоке с самого начала содержал ряд неясностей. Кроме того, на значительном протяжении линия границы была проведена по рекам, отличающимся очень изменчивым течением. Результатом этого стали многочисленные разногласия, споры и даже вооруженные конфликты, которыми отмечена последующая история российско-китайских отношений на восточном участке нашей общей границы. В ряде пунктов дальневосточной границы разногласия были урегулированы только в начале 3-го тысячелетия. Так или иначе, благодаря самоотверженным усилиям трех великих патриотов — Г.И. Невельского, H.H. Муравьева-Амурского и Н.П. Игнатьева, — а также их героических сподвижников Россия стала законной обладательницей своих нынешних дальневосточных владений.
Территории Приамурья и Уссурийского края в середине XIX в. представляли собой дикую первозданную глушь. Распространение власти Петербурга значительно опережало колонизационные возможности государства и ставило перед правительством задачи, достойные Геркулеса. Денег и людей никогда не хватало, а расстояние, отделявшее столицу империи от ее крайних восточных границ, в условиях полного бездорожья делало Приамурье фактически другой планетой. К тому же, несмотря на героические усилия первопроходцев и путешественников прошлого, о географии тихоокеанских окраин было известно до обидного мало. Несколько по-другому обстояло дело в сопредельной Маньчжурии — Северо-Восточном Китае. Вплоть до конца XIX в. эти районы рассматривались правящей маньчжурской династией Цин как особая «родовая вотчина». Проникновение китайцев (хань) на территорию Маньчжурии было ограничено императорскими указами, формально действовавшими вплоть до 1878 г. Несмотря на препятствия со стороны правительства, стихийное заселение Маньчжурии непрерывно продолжалось на протяжении двух столетий. В начале 1870-х гг. в трех провинциях Северо-Восточного Китая, собственно и составлявших Маньчжурию, проживало 11 миллионов китайцев, 1 миллион маньчжуров и 30 тысяч дауров и соло нов, занимавших степные территории на границе Монголии. Численность малых народностей Амура — нанайцев, орочонов и других — составляла в крае примерно 10 тысяч человек.
Таким образом, численность ханьского населения Маньчжурии накануне ее окончательного «открытия» для китайцев в десять раз превышала численность представителей всех прочих народов, вместе взятых. Основная часть китайцев (9 миллионов) проживала в провинции Фэнтянь (современный Ляонин) — самой южной маньчжурской провинции, непосредственно граничившей с областями исторического Китая. Такая неравномерность, помимо противодействия властей, объяснялась отсутствием путей сообщения и малой освоенностью территории двух других маньчжурских провинций — Гирина (современный Цзилинь) и Хэйлунцзяна, иногда именовавшегося в русских источниках «Амурской губернией Китайской империи».
Значительную, если не основную, часть китайского населения Маньчжурии составляли деклассированные элементы — ссыльные, беглые преступники, дезертиры и авантюристы. Доля подобных элементов возрастала по мере продвижения в глубь страны. Для людей, вступивших в противоречие с законом, пустынные территории Маньчжурии, перерезанные горными хребтами и покрытые густым ковром девственных лесов, представляли собой идеальную среду обитания. Природные богатства этих земель — золото, пушнина, драгоценный корень женьшеня — открывали путь к вольному обогащению. Китайские промышленники шли туда, где видели поживу, — никакие пограничные столбы не в силах были их остановить. Там, где есть богатство, неизбежно появляются «джентльмены удачи», готовые на него посягнуть. Так появились хунхузы, а поскольку их потенциальные жертвы обретались по обе стороны границы, о китайских разбойниках вскоре не понаслышке узнал российский Дальний Восток. Жертвами злодейских нападений становились не только соплеменники хунхузов, но и русские, корейцы, малочисленные туземные народы. Россия приобрела Приамурье и Приморье на законных основаниях, и, хотя эти регионы не знали колониальных войн, хунхузы в избытке обеспечивали работой русские армейские гарнизоны, казаков и даже флот. Более полувека китайские разбойники были головной болью нашей дальневосточной администрации. Революционные потрясения начала XX в. на несколько лет сделали бандитов — кстати, не только китайских — полновластными хозяевами приморской и маньчжурской глубинки. Жесткий тоталитарный режим Советского Союза сумел справиться с этим бедствием к началу 1930-х гг. — в Маньчжурии это произошло значительно позже…