Долго я прикидывал и так и этак, — кто бы это мог сделать? И решил, наконец, что это — работа хунхузов.
Дня через три встречаю своего «друга» Фа-фу и говорю ему:
— Как же ты уверял, что у меня ничего не пропадет? Вот, твои хунхузы увели у меня лучших коней!
Фа-фу так и загорелся:
— Мои? Мои хунхузы? Никогда ни один хунхуз не посмеет ничего у тебя взять! Это твои, русские, увели твоих лошадей!
Чрезвычайно обиженный, Фа-фу ушел. Такая уверенность поколебала меня. Я продолжал розыски на линии, посылал не только на ближние, но и на довольно отдаленные станции, во все поселки, ко всем подрядчикам — словом, всюду, куда только могли угнать коней, — и все напрасно; лошадей никто не видал…
Прошло еще дней пять. Я с грустью решил, что мне уж не видать моих серых.
Вдруг однажды под вечер ко мне без доклада входит Фа-фу прямо в кабинет, чего он раньше не делал, — мрачный и взволнованный, и говорит:
— Твои кони нашлись! Оставь на ночь конюшню открытой, засыпь овса, приготовь сена и жди; только не смотри!
Я не успел и рта раскрыть, как он уже исчез. Оставалось только выполнить его указания. Конюшню вечером оставили открытой, задали корму и стали ждать…
Все было тихо и спокойно, и мы легли спать, ничего не дождавшись.
Рано утром ко мне в комнату опять прибежал конюх и разбудил меня криком:
— Хозяин! Кони есть! Кони есть!
Я спешно оделся и вышел в конюшню. Действительно, оба коня, хотя и с подобранными животами, но здоровые, стояли в стойлах и ели овес.
Удивленный всей этой историей и весьма довольный таким ее концом, я вышел из конюшни. Откуда ни возьмись — Фа-фу. Глаза его так и горели; он весь был как наэлектризованный.
— Есть у тебя ружье? — набросился он на меня.
Я недоумевал.
— Есть, — говорю, ты сам его у меня видел.
— Бери ружье!
— Подожди, — говорю, — Фа-фу, скажи, в чем дело?
— Бери ружье и идем!
— Куда и зачем?
— Идем! Дорогою расскажу!
Я пожал плечами, сходил за винтовкой и вышел к нему. Он так быстро зашагал, что я едва поспевал за ним.
— Ну, в чем же дело? — снова спросил я.
— А вот в чем: ведь ты был прав! В ближайший отряд поступили недавно двое молодых людей. Эти мерзавцы самовольно, не только без ведома данъ-цзя-ди, но даже не сказавши никому ни слова, свели твоих коней и припрятали их в тайге. Негодяи даже не потрудились узнать, что ты — мой друг! Идем скорей — они за этой горкой стоят и ждут, чтобы мы их расстреляли!
Я был поражен. Можно было ожидать всего, только не этого… Я всячески стал уговаривать его бросить это дело.
— Ведь лошади нашлись, — убеждал я его, — и мне больше ничего не нужно: я вполне удовлетворен!
— Ты не понимаешь, — возражал он мне, — здесь два дела: в одном — они виноваты перед тобой, и ты можешь их прощать или нет — это твое дело. А в другом они виноваты передо мной, и я не могу им простить!
Долго я уговаривал его; и, наконец, он сдался только тогда, когда я сказал, что смерть этих людей отравит мне всю жизнь — я буду считать себя виновником их гибели.
Каюсь, в это время у меня мелькнула мысль: а что, если Фа-фу разыграл со мною комедию, и никаких хунхузов, ожидающих расстрела, за горкой нет? А если, быть может, и были раньше, то неужели же они не убегут, а, как бараны, будут дожидаться своей смерти? Или, быть может, их караулит там конвой?
Эти мысли заставили меня продолжать путь к горке — благо, она была совсем близко, шагах в пятистах. Мне страшно захотелось убедиться, правду ли сказал Фа-фу, или обманул меня; а, быть может, он и сам обманывается, заблуждается, так сказать, добросовестно относительно крепости своей моральной власти над хунхузами?
Вот мы уже на горке. У меня сильно бьется сердце от ожидания. Сейчас откроется противоположный склон, и…
Двое хунхузов, без всякого конвоя, безмолвно сидели на земле в нескольких шагах один от другого, охватив колени руками. При виде нас, они вскочили и вытянулись, очевидно, считая, что настали их последние минуты…
Фа-фу грозно сказал им что-то по-китайски. Те сначала взглянули на него с недоумением, видимо, боясь ослышаться; но после вторичного приказания — стали на колени, поклонились несколько раз в землю в сторону Фа-фу и мою, повторяя: «Да-ѣ, да-ѣ!» А потом встали и быстро пошли по направлению к лесу.
Когда они скрылись, Фа-фу обратился ко мне:
— «Твоя сердися не нада, моя шибко виновата!»
Затем попрощался и ушел в ту же сторону, куда ушли и его хунхузы.
После этого я долго опасался за участь этих людей; но другие китайцы меня уверили, что Фа-фу не наложил на них никакого наказания сказав, что я взял с него слово не наказывать их. Это обстоятельство, конечно, подняло мой авторитет среди хунхузов и сделало их, пожалуй, на самом деле моими друзьями. С этого времени я действительно верю, что ни один из них не сделает мне ничего дурного.