Она села одна за отдельный столик и ей подали обед.
Ван невольно ежеминутно взглядывал на незнакомку. Вот и она подняла глаза, и их взоры встретились… Точно лучи какого-то мягкого света пронизали Вана, и он не мог уже отвести своих глаз от прелестной незнакомки. Еще раз взоры их встретились, и Вану показалось, что ее глаза сразу сделались ласковей, и губы чуть тронулись приветливой полуулыбкой…
Никогда в жизни Ван не испытывал еще того, что чувствовал сейчас: точно тончайшее, нежное, теплое облако шелковой ваты опустилось на его душу и сердце; немножко и больно, и бесконечно приятно, и воздуху не хватает в груди, а голова кружится…
Да, нет сомнения, что незнакомка обратила на него внимание: в третий раз встретились их глаза, и сделались у нее мягкими-мягкими, добрыми, ласковыми и чуть дразнящими…
«Вероятно, она впервые видит здесь пекинца; здешние китайцы ведь все ужасные провинциалы, — подумал Ван, — и оттого она обратила на меня внимание».
— Кто это? — не вытерпел Ван.
— Это… Это одна дама, моя хорошая знакомая!
— Она замужем?
— Нет, она свободна.
— Она часто бывает здесь?
— Не знаю; я вижу ее здесь в первый раз.
Луис, очевидно, не хотел пускаться в подробности, и Ван больше не спрашивал, хотя ему страшно хотелось узнать о ней что-либо подробнее.
Дама кончила обедать раньше их, встала и ушла, бросив в их сторону на прощание улыбку и сделав прощальный знак рукой. Кому? Луису? А может быть, ему, Вану…
После обеда Луис, сделавшийся молчаливым, откланялся. Ван взял с него обещание, что он и завтра придет сюда обедать.
Плохо спалось Вану в этот день. Ослепительная красавица что-то ему говорила, куда-то звала и манила, и убегала от него; он стремился к ней, но его ноги точно к почве прирастали или свинцом наливались и не слушались его. Она опять звала, что-то ему кричала, но он не понимал ее, не мог догнать и жестоко мучился…
Наутро Ван проснулся поздно, с головной болью. Он вспомнил, что ему нужно идти разыскивать приятеля своего отца.
Вынув большую часть денег из саквояжика, он положил их в бумажник и спрятал его во внутренний боковой карман сюртука… «Кто его знает, — думал он, — что здесь за люди? Нужно быть осторожным!»
Он вышел на улицу, сел на рикшу и махнул рукой. Рикша побежал. Ван рассчитывал зайти в какую-либо контору, где его поймут, и разузнать о господине Цзинь — так звали друга отца.
Стоял ясный, холодный, осенний день. Проезжали мимо каких-то бульваров, и осенние, желтые, падающие листья кружились в воздухе. Так же кружились и мысли Вана… Но листья падали на землю и, попадая в какую-нибудь канавку или ложбинку, теряли жизнь и лежали неподвижно; мысли же не прекращали своего бега ни на минуту, не останавливались и не успокаивались, возвращаясь все к одному и тому же — к прекрасной иностранке…
Не раз рикша оглядывался на седока, ожидая его указаний, но седок молчал, и рикша опять бежал. Синяя куртка рикши с белой на ней цифрой 2546 на спине почернела от пота и плотно облипла, вырисовывая лопатки и выпуклые, сухие желваки мускулов…
Наконец, живой мотор остановился на Бэнде, около памятника погибшему Ильтису, и стал грязным полотенцем вытирать пот, струившийся по лицу: он решил, что его седок никуда не едет, а просто катается. Это часто бывает.
Господин Ван вышел из колясочки, заплатил и пошел в опустошенный осенью сад, вытянувшийся по берегу реки Хуан-пу. Но едва он сделал несколько шагов, как бравый индус-полисмен протянул руку и указал ему пальцем на доску, прибитую к столбику. На ней по-английски и по-китайски красовалась надпись: «Только для европейцев».
Ван понял; но он так был занят своими мыслями, что обидный смысл надписи не оскорбил его, а как-то скользнул по нем, не задевая.
Ван смутно вспоминал потом, что он где-то ходил, останавливался у окон каких-то магазинов и внимательно рассматривал выставленные вещи; где-то что-то ел, опять ехал на рикше, но все делал как во сне. Не ОН ходил, не ОН ехал, а ЕГО вели, ЕГО кормили, ЕГО везли…
Под вечер рикша привез его к тому бордин-хаузу, в котором он остановился. Очевидно, Ван уже знал свой адрес и сказал его вознице. Войдя в свою комнату, Ван сел на стул, и здесь из хаоса беспорядочных дум у него мучительно выделилась одна мысль: придет ли она сегодня, или нет?..
В дверь постучали. Ван поднял голову и сначала не понял. Стук повторился.
— Войдите, — сказал Ван.
Дверь отворилась и вошел дон Луис.
Ван обрадовался: ведь это же была нить, связывающая его с незнакомкой…
— Ах, г. Лу! Как я рад, что вы пришли. Вы, конечно, останетесь здесь до обеда?
— Гм… Не знаю, господин Ван, удастся ли нам сегодня вместе пообедать?!
Ван встревожился:
— Как так? Что же может помешать?
— А вот что, — сказал Луис, подавая Вану маленький розовый конверт из плотной рубчатой бумаги, надушеный приятными, но сильными одуряющими духами.
— Это… это что? Кому? — спросил недоумевающий Ван.
— Это — письмо, и письмо — вам!
У Вана застыло сердце в предчувствии чего-то необычного, волшебного.
— От кого же? — едва мог он выговорить. — От нее!
Ван больше не расспрашивал — он знал, что она только может быть одна, его прекрасная незнакомка… Сердце бешено забилось, в глазах потемнело, и Ван вынужден был сесть на стул. Он так растерялся, что вертел письмо в руках.
— Да прочитайте же, что вам она пишет!
Ван распечатал конверт. На узком, длинном, одинаковом с конвертом листке бумаги с золотой каймой тонким, отчетливым почерком было написано:
«Mr. Wang,
Please be so kind to come to me tonight together with Mr. Louis».
И затем прибавлено и подчеркнуто: «if you like».
Ван все-таки настолько знал английский язык, чтобы понять несложный текст записки.
— Что она вам пишет? — спросил Луис. Ван протянул ему записку.
— «Господин Ван, — читал дон вслух, — будьте любезны, приходите ко мне сегодня вечером вместе с господином Луисом. Если вы хотите».
— Н-да, записка ничего, приятная… Что же, вы пойдете?
— Я, право, не знаю, можно ли? — проговорил Ван, хотя ему хотелось крикнуть: «Да разве я могу не пойти?».
— Ну, если идти, так идти, — торопил Луис, — а то поздно будет!
Ван наскоро привел себя в порядок, надел сюртук, пальто, и они вышли. Полная огромная луна только что взошла; ветер стих, был редкий для Шанхая вечер: ясный, сухой, тихий и холодный.
Взяв первых попавшихся рикш, они поехали: Луис — впереди, Ван — сзади. Вану показалось, что они очень много раз поворачивают, даже как будто второй раз проезжают по некоторым улицам. Впрочем, он на это не обратил особого внимания, потому что был занят другим.
«„Если хотите, если хотите…“ Как вам это нравится?.. „если хотите!“ Зачем она прибавила эту фразу? Разве можно не хотеть?..»
Ван не заметил, как они остановились у подъезда небольшого углового двухэтажного или, вернее, полутораэтажного дома, причем нижний этаж был полуподвальный. Очевидно, это был один из домов, построенных давно, вероятно, вскоре после возникновения европейского города.
На нижнем этаже было темно; на втором, сквозь спущенные драпировки, чуть пробивался свет.
Посреди дома была дверь под навесом, и на ней, около ручки, был привешен на цепочке молоток, игравший роль звонка.
Луис постучал молотком. Через несколько секунд замок мягко щелкнул и Луис отворил дверь. Они вошли в сени, освещенные одной лампочкой. Справа — лестница вела вниз, очевидно, на нижний этаж, а слева — поднималась вверх, на верхний этаж, и оканчивалась на площадке, на которую выходили две двери: справа и слева. Левая дверь была полуоткрыта. Гости вошли в переднюю, из которой дальше в открытую дверь была видна небольшая, отлично обставленная комната, середину которой занимал круглый китайский резной стол, так называемый ба-сянь чжо-цзы, т. е. «стол для восьми духов» (персон).