Прошлое его было очень темно и из уст в уста передавались целые легенды о том, как он бежал от какого-то конвоя, который он перевязал во время сна и весь перебил; как он бежал из какой-то тюрьмы, прыгнув со стены прямо на часового или сторожа и задавил его, и тому подобное.
Все эти россказни передавались на ушко, и, конечно, только увеличивали страшную славу Пана и окружали его каким-то каторжным ореолом, благодаря чему никто не рисковал связываться с ним, и все его выходки сходили ему с рук.
Но этим же объяснялся и неуспех его банковки; кому была охота рисковать каждую минуту столкнуться с диким нравом хозяина притона?
Но Пань этого не понимал, и свой неуспех приписывал тому, что Лю «переманивает» от него гостей.
Пань ежедневно заходил в дом Лю. Наблюдая за игрой и за крупными суммами, свободно перебрасывавшимися от одного игрока к другому, причем десять процентов неизменно оставались в кармане Лю, Пань часто не мог сдержать себя. Он всячески бранил Лю.
Однажды Лю не выдержал и резко ответил Пану. Тогда последний бросился на Лю и, несмотря на присутствие толпы людей, в общем весьма расположенных к Лю, Пань его жестоко избил. Никто не рискнул заступиться за Лю Цин-цзана — кому была охота сцепиться с бешеным!
С этого времени не проходило дня без того, чтобы Пань не приходил в дом Ка-чана, и под тем или другим предлогом не избивал Лю.
Все обычные посетители стали привыкать к этому и ждали обычного прихода Пана, как в театре ждут выхода популярного актера…
Но сам Лю почему-то к этому не привык. Он бледнел, желтел и еще более худел; из веселого, общительного он сделался задумчивым и угрюмым. Даже к игре он стал относиться безучастно; и видно было, что в самый горячий момент, когда банкомет медленно снимает крышку бао-хэ-цзы и жадные взоры игроков устремлены в одну точку, его мысль была далеко от этой потной, пахнувшей чесноком и травяным маслом, грязной толпы…
Однажды Пань, по обыкновению, зашел в «дом» Лю часов в девять вечера. Подойдя сбоку к хозяину, он, ни слова не говоря, размахнулся и ударил его кулаком по лицу.
Все притихли. Лю схватился руками за лицо, и сквозь пальцы закапала кровь из разбитого носа.
Игра остановилась, но никто не шелохнулся. Тогда Пань, презрительно и злобно усмехнувшись, спокойно вышел из комнаты.
Жена Лю взяла стоявшую тут же в углу на маленьком столике чашку с теплой водой, в которой плавало полотенце, служившее для вытирания лица гостям, и, всхлипывая, стала помогать мужу смывать кровь с лица.
Когда Лю вытерся, ставки уже были поставлены: гостям нет дела до личных чувств и переживаний «хозяина» — они ведь пришли сюда для развлечения и выигрыша…
Игра пошла своим чередом, только Лю не говорил ни слова, а всем распоряжался «банкомет».
Поздно вечером того же дня в «бао-цзюй» (т. е. «игорную контору») качановского дома пришли несколько корейцев-носильщиков поразвлечься после трудового дня и попробовать свое счастье. Рогульки, на которых они на спине перетаскивают тяжести, они поставили в коридоре у самых дверей, ведущих в игорную комнату. Другая дверь (или вернее — пролет) из того же коридора, закрытая по китайскому обыкновению лишь ватной занавеской, вела в соседнюю комнату, где помещался Лю с женой.
Часов в двенадцать ночи, закрыв свою «лавочку» за отсутствием гостей, Пань снова пришел в дом Ка-чана. Он был взбешен больше обыкновенного, потому что незадолго до закрытия своего дома, один из его немногочисленных посетителей выиграл с него такую сумму, что он не мог даже всего выплатить наличными деньгами, а отдал еще кое-что из вещей.
Желая сорвать свою злобу на своем, как он думал, сопернике, Пань вошел в игорный дом. Но Лю там не было.
«А, прячется от меня», — подумал Пань, и волна злобы подступила к его сердцу. Он вышел в коридор и приподнял занавеску в стенном пролете, ведущем в комнату Лю.
Да, Лю был здесь. Он перелистывал книгу счетов, жена его приготовляла постель на кане.
Пань вошел в комнату. Едва Лю, заслышав шаги, успел повернуть голову, как Пань ударил его по лицу. Лю покачнулся. Жена его, услыхав отвратительный звук удара, бросила свое дело и закричала, узнав врага своего мужа. На ее крик прибежал кое-кто из игорной комнаты. А Пань, между тем, снова ударил Лю, еще и еще; и с каждым ударом бешенство и ненависть поднимались в нем все с большей силой.
— Да помогите же, — крикнула женщина.
Но никто из прибежавших не рисковал сцепиться с Паном.
Тогда женщина бросилась к нему и повисла на его руке, готовившейся нанести новый удар ее мужу. Пань выбранил ее скверной бранью и так толкнул, что бедная женщина покатилась на пол.
Падение жены вывело Лю из пассивного состояния. Глаза его заблестели, он как-то вырос.
— Нет, кончено, — закричал он, — я больше терпеть не буду!
Он бросился к своей постели на кане и вынул из-под ватного одеяла, служившего матрасом, большой нож в деревянных ножнах, с приделанными к ним палочками для еды (с которым обыкновенно китайцы отправляются в тайгу). Выхватив нож из ножен, он хотел броситься на стоявшего посреди комнаты Паня, изумленного неожиданной переменой в Лю. Но жена Лю, успевшая уже подняться с пола, уцепилась за руку мужа.
— Не надо, умоляю вас, не надо, — упрашивала она.
— Нет, старуха, пусти меня, я не могу больше терпеть, иначе все равно он меня убьет. Так или иначе, все равно пропадать; ну, так уж лучше я его убью, чем он меня! — И он стал вырываться у жены.
Пань, видя, что дело приняло неожиданный и весьма серьезный для него оборот, повернулся и выбежал из комнаты.
Лю вырвался от жены и бросился за Паном в коридор.
К несчастью для Паня, он наткнулся на прислоненные к стене рогульки корейцев, уронил их, споткнулся, упал на пол и долго не мог подняться, запутавшись в рогульках и перевязывавших их веревках. Лю подбежал к нему и, не глядя, ударил его куда-то два раза ножом, а затем, бросив нож в угол, вышел на улицу.
Наконец, Пань поднялся и, спотыкаясь, вошел в игорную комнату. Там игра уже прекратилась: все знали, что происходит что-то неладное.