Мальчик с восторгом следил за тем, как без малейшего толчка и шума, плавно, но быстро джонка скользила по поверхности спокойной воды; пожалуй, в ее движение трудно было бы даже поверить — если бы не быстро бежавшие мимо другие суда, стоявшие на якоре, не переменявшиеся непрерывно декорации на берегу, передвигавшиеся в одну сторону, да не легкий водоворот с вращавшейся дырочкой посредине, который следовал все время непосредственно за стержнем руля, и от которого с едва слышным журчанием бежала назад струйка воды.
Никто мальчика не спрашивал, хочет ли он идти на джонке или нет. В первый же день его появления на судне во время разгрузки шкипер понял, что Сяо-эр — бездомный ребенок. Видя, с каким жаром смышленый мальчуган берется за каждую работу, Сунь (так звали шкипера) решил оставить его у себя на судне, тем более, что, хотя джонка была и не из очень крупных, но все-таки четырех человек экипажа было для нее мало, особенно в свежую погоду.
Мальчик скоро освоился с судовой работой, и будь он старше, посильнее и выносливее, — он был бы отличным матросом. Но когда штормы или так частые в этих широтах в конце марта и октября тайфуны захватывали джонку и начинали ее трепать около негостеприимных берегов к северу от залива Св. Ольги, где часто на сотни ли (полуверст) нет ни одной бухты, в которой джонка могла бы отстояться, тогда всему экипажу приходилось напрягать все свои силы, и бедный мальчуган, рьяно бравшийся за дело, часто падал на палубу вконец обессиленный.
После одного такого шторма, когда Сяо-эр особенно переутомился, шкипер увидел, что мальчику необходимо отдохнуть на берегу… Поэтому, когда джонка брала капусту в крошечной открытой бухточке Сяо-гунъ-цай-вай (на середине между заливами Св. Ольги и Св. Владимира), то Сунь переговорил с жившим на берегу этой бухточки капустоловом Ли, у которого Сунь брал капусту. Результатом этих переговоров было то, что Сяо-эр с джонки переселился в крошечную фанзушку, в которой Ли жил вдвоем с молодым парнем, исполнявшим дома хозяйственные работы, приготовлявшим пищу и т. п.
Жизнь мальчика резко переменилась. После судового безделья, прерываемого временами бешеным напряжением сил, началась нетрудная, но постоянная, систематическая работа. Ли и Лю, когда позволяла погода, с раннего утра отправлялись в море на большой, черной, выдолбленной из ствола громадного тополя, тяжелой лодке, и Сяо-эр должен был дома все прибрать, перечинить одежду, и к полудню приготовить обед.
Кроме того, он должен был следить за разложенной на берегу капустой; она не должна чересчур пересыхать, а главное — чтобы ее не сбрызнул дождик: тогда она погибла.
Но хуже всего была заготовка топлива. На всем этом побережье берег круто обрывается к морю, уходя в воду отвесными скалами, а иногда образуя между обрывом и водой груды обмытых, обточенных водой, круглых камней. И лишь изредка скалы отодвигаются вглубь материка, образуя маленькие долинки и ущелья, по крутым бокам которых растут кусты и корявые деревца.
Мальчик лазил по обрывам, собирал валежник и ломал тонкий сушняк; часто он обрывался и рвал на себе жалкие лохмотья, в которые скоро превратилось его платье. Это было ему досаднее всего, потому что вслед за тем ему приходилось зашивать и класть заплаты на свою развалившуюся одежду…
Мальчик бывал очень рад, когда Ли, по его просьбе, оставлял иногда Лю дома хозяйничать, а Сяо-эр вместо него отправлялся в море вместе с Ли.
Время шло. Сяо-эр вырос и превратился в сильного, здорового, закаленного парня. Ему шел уже двадцать второй год. Каких только профессий он не перепробовал! Он был отличным ловцом морской капусты, и этот, самый опасный из промыслов, научил его хладнокровию в опасности, находчивости, развил в нем импульс бойца, который никогда не сдается, ибо минута апатии — и верная смерть обеспечена…
Он был и охотником, и землепашцем, и женьшень добывал, и золото искал. Но, верный своему характеру, или правильнее — непоседливости, он нигде подолгу не засиживался. Кроме того, своеобразные условия жизни и нерегулярность заработка развили в нем до чрезвычайной степени обычный китайский порок — азартность. Сяо-эр не мог видеть равнодушно никакой игры, будь то банковка, кости, карты и т. д. Он сейчас же принимал участие в игре, и бросал на ставку все, что имел, а иногда и будущий заработок. Если же ему приходилось в это время быть еще под влиянием винных паров, то его страстная, необузданная натура развертывалась во всю ширь, и он становился совершенно невменяемым.
На реке Да Су-цзы-хэ, которая впадает в Японское море восточнее Сучана, стояла фанза, носившая название Хуан-тугань-цзы. Тропа со стороны Сучана, проходившая по реке Сяо Су-цзы-хэ и пересекавшая в этом месте Да Су-цзы-хэ, в течение нескольких веков служила единственным приморским путем, связывавшим район Хай-шэнь-вайя (Владивостока) с нынешним Ольгинским уездом и еще более отдаленными северными районами. Почти каждый путник, перейдя широкую и быструю реку или собираясь ее переходить, останавливался в фанзе Хуан-ту-гань-цзы, чтобы отдохнуть и обсушиться после перехода реки или приготовиться к переходу, а то и переночевать. Благодаря этому, фанза эта превратилась в нечто вроде гостиницы, частенько полной народу. Хозяин делал недурные дела, кормя гостей, продавая им водку с отвратительным запахом, которую тут же сам гнал, или открывая через подставное лицо игру в кости и в я-хуй; иногда же уступал игру за известную плату желающим. В карты гости играли сами, потому что благодаря ничтожной величине колоды китайских карт, их носит при себе почти каждый промышленник.