— Я поставлю гроб и уйду. — Это звучало почти как ультиматум. — Я сюда пришёл только за этим. Я не хотел драться.
Врёшь, очень хотел. Ты про себя знал, что она мертва, и шёл, чтобы отметелить этих ублюдков. А особенно — её блядского папашу.
— Хорошо, сынок, — спокойно ответил шериф. Ему показалось, что парень просто не в себе, очень зажатый, скованный и напряжённый. Сам почти убитый. — Ставь, прощайся. И выходи.
— Я против!.. — расширил глаза Клайв, но шериф зыркнул на него.
— Я всё сказал, мистер Талбот. Каллиген, у тебя минута.
Минуты ему не хватило бы, но не хватило бы и часа. Сначала нужно поправить то, что он натворил.
Адам поставил гроб на поднятые опоры и убрал от него руки, потому что ужасно боялся испортить что-то снова. Всё равно они дрожали так, что ни к дьяволу, а костяшки он разбил до крови. Это только в кино показывают, что носы ломают без вреда тому, кто это делает. Ни черта подобного.
— Сынок, — напомнил о себе шериф. Адам кивнул.
Он хотел бы сказать что-нибудь красивое и хорошее, но в горле вспучился огромный ком, который придушил все невысказанные слова. Он вспоминал каждое их прикосновение, улыбку и объятие, вообще всё, даже дурацкое знакомство на церковной ярмарке, куда Адама занесло по каким-то неведомым причинам. Он скупил тогда все самодельные свечи у Элис. Они даже пылились где-то дома, ни разу не зажжённые.
Люди вокруг ждали, что он скажет. Но он так и не выдавил ничего. Очень незаметно коснулся её руки, но ему показалось, что он дотронулся до манекена. Дух давно покинул это тело. Адам молча и быстро стянул с пальца серебряное кольцо, которое Элис никогда не снимала. Его подарили ей на пятнадцатилетие. Сколько Адам её знал, столько она это кольцо носила.
Он быстро развернулся и вышел вместе с шерифом вон. Люди за их спинами зашептались, заговорили громче и возмущённее. Когда дверь закрылась, Теодор метнулся к брату, но тот только гаркнул, сам не свой:
— Не трогай!
Двадцатилетнего мальчишку, плотно сжав челюсти, сгрёб в грубые объятия сам шериф. Он вообще-то здорово знал братьев, они не раз в его участке оказывались. И знал ещё, что из-за мелких проступков люди не становятся большими негодяями.
— Ублюдки, — проворчал он сквозь зубы, яростно хлопая Адама по спине и плечу, словно пытаясь выбить из него боль и тихий плач. То, что мужчины не плачут — сущий бред, ей-ей. — Скоты. Я знаю, что здесь было, сынок. Довести человека до отчаяния недолго. Языком не все умеют болтать, хотя Господь им вроде бы его дал для этого. Она им говорила, что у вас всё серьёзно, просила дождаться.
— Я не… — рыдал, как ребёнок, всхлипывая, только узел в груди всё не развязывался. — Там стройка… мы уехать были должны… работал… для Пасадены… вместе… понимаете?!
Десять тысяч долларов были огромной суммой для него и по тем временам вообще. Он ненавидел эти деньги, потому что, заработав их, потерял Элис. Хотя — парадокс — и затеял всё это ради неё, чтобы уехать в Пасадену.
— Понимаю.
Адам знал, что будет дальше. Его посадят в машину, повезут в участок. Там оформят, возможно, усадят в обезьянник за дебош, пока Талбот не предъявит более серьёзных обвинений.
Шериф его отпустил, хлопнул напоследок по плечу. Помощник подвёл к машине, но Адам и сам туда сел. Тео устроился рядом. Крепко стиснул руку брата, лежащую у него на колене.
Только полицейская машина тронулась, а дом Талботов поплыл мимо, Адам словно отключился. Он откинул назад голову и как в тумане слушал:
— Папаша сам виноват… как узнал, что девчонка залетела, так и взбесился.
— Это потому, что с Мэрилендом всё обговорил?
— Чёрт его знает, у этих ребят нихрена не разберёшься. Они ж заранее о браках договариваются. А тут — брюхатая. Куда её? Приехала медсестра, дала препарат.
В голове вспыхнуло болью. Глаза заслезились: от ветра, наверное, из приоткрытого окошка. Снег снаружи слепил даже сквозь закрытые веки.
— А у той непереносимость. В ночь — жар, отёк гортани пошёл. Я заключение от судмедэксперта видел, девчонка не травилась. Началось внутреннее кровотечение, остановить его не смогли сами, а в больницу не поехали.
— Да почему?!
— Чёрт его знает! Талбот с Мэрилендом хотели, чтоб всё было шито-крыто. Если бы подтвердилось официально, их обоих посадили бы, понимаешь?
Шериф помолчал.
— Жалко. Семнадцать лет только. Сукины дети…
… Когда Адам открыл глаза и проморгался от полудрёмы, понял, что машина остановилась близ аэропорта. Он непонимающе посмотрел на шерифа, тот попросил помощника:
— Выйди.
Близнецы и он остались наедине. Шериф продолжил, глядя на мелкий снежок, сыпящий с неба:
— Ему предъявят обвинение. Элисон Талбот была несовершеннолетней, ребята, так что здесь вариант только один. Тебя, братец, посадят.
— Я не собирался её бросать. — Кому это уже нужно?! Адам был безразличен внешне. — Уехал на заработок, чтобы потом…
Он сглотнул и крепко зажмурился. Потёр переносицу. А затем заговорил:
— Хорошо. Я сяду, шериф. Но пусть тогда со мной рядом в одну камеру посадят это дерьмо Клайва Талбота и женишка этого, тридцати мать его восьмилетнего Сайлса Мэриленда, он уже одну жену схоронил, его тут все знают.
— Все, сынок, — кивнул шериф. — Но только у них хорошие будут адвокаты от общины. А у тебя хрен с маслом. И пока они не додумались подать на тебя иск, прошу чем хочешь. Уезжай.
Теодор непонимающе нахмурился. Адам мрачно уставился себе на руки.
— Беги отсюда, сынок. Пока всё не утихнет, не возвращайся. Они уже вам жизни искалечили, не дай им добить.
Этот белый мужик очень часто арестовывал их за драки. Он был знаком с Каллигенами с детства: плохая семья, пьющий отец, который кончил очень дурно. Мать, сбившаяся с ног в поисках работы. Два здоровенных лба, которые в итоге выросли неплохими ребятами.
А теперь он их покрывает?
— Я хочу им отомстить, — честно сказал Адам.
— Сынок. Если ты пойдёшь их убивать, я не сомневаюсь, что убьёшь. Но тогда мы будем говорить с тобой в совсем другом месте. Ты меня понимаешь? Да… Мой тебе совет. Уничтожь их другим способом, парень.
Адам поднял на него больные усталые глаза.
— Они боятся денег и власти, Эдди. — Мягко сказал шериф и по-отечески усмехнулся. — Я не прощаюсь с вами, ребята. Но надеюсь, когда вы вернётесь домой, у вас будут хорошие адвокаты, которые размажут это дерьмо по стенкам.
Адам прикинул в уме. Старик был прав. Узел ослаб, будто ему дали чуть-чуть воздуха — и Каллиген впервые улыбнулся, но очень недобро.
— Я всё верну, — пообещал он, и от его голоса не по себе стало и Тео, и шерифу. А затем усмехнулся и вышел из машины, хлопнул дверью.
Шериф подумал, парень свихнулся. Он сунул руки в карманы куртки, шёл к аэропорту, оставляя в снегу глубокие следы, и громко пел:
Na meh’ on how’ uhk, nin nits’ i vom.
A min uhk’i, ni mi hyut’; hin o wah tohis ab si vas ta’ ut?
Na tos’ hot si yoh’, nit os’ wis tom’, to’si mi hyut’s… {?}[(Где же ты, моя любовь, я всюду ищу тебя.
Я люблю тебя; почему же ты тогда сердишься?
Я тяжко работать, женюсь на тебе, будем вместе…) Индейская песня
]
Наши дни.
— И зачем я с вами связался, напомни? — Трюкач с деланным безразличием смотрел на четыре фигуры, приближающиеся к ним из туманного пролеска.
Крик перемялся рядом с ноги на ногу, шмыгнул носом. Лицо у него было окровавлено и разбито, над губой запеклась корка крови.
— Если не хочешь быть с нами — будь против нас, — спокойно сказал он, — но не факт, что останешься при своих конечностях, когда всё кончится.
— Этих ребят немало, малыш. — Хак покачал головой. — Не бравируй.
— Как и нас, — встрял Теодор, приближаясь к остальным.
За косматую шкуру держалась Лесли. Плечо у неё нарывало от боли, она сильно побледнела. Крик прихватил её за загривок и ласково притиснул к себе, целуя в лоб. Маска была у него поднята на лоб, под глазами залегли густые тени.
— Сколько этих отморозков, четверо? — он ухмыльнулся. — Четверо неудачников против трёх убийц и двух вендиго?