Зазвенели стёкла, внутри, на полках, были какие-то колбы и жидкости. Сильно запахло формалином и спиртом. Наконец, шкаф закрыл дверь, и, словно ожидая это, тварь снаружи с обиженным рёвом ударила в неё. И сразу стало тихо.
Лесли потёрла лоб рукой. Она сидела на полу, где оказалась после мгновенной телепортации Духа.
Сама Рин, приложив ладонь к животу, прислонилась к стене и тяжело дышала. Она надорвалась.
Ей не впервой было переносить жертву на короткое время в тонкий мир — но она не ожидала, что когда-нибудь придётся тягать подобную массу, как сейчас.
Вик выдохнул, настороженно глядя на дверь.
— Вопли стихли. Не знаю уж, хорошо это или плохо. А ещё… — он пристально посмотрел на Духа. — Это же твоих рук дело было?
Она только кивнула: на большее не хватило сил, и Вик кивнул в ответ, молча благодаря. Рин повернула голову к вендиго: Адам один из всех стоял в центре комнаты, слабо освещённой единственной лампой под потолком, и смотрел куда-то, не отрываясь.
Нехорошее предчувствие коснулось Духа, но позвать вендиго она не решилась. Хак подошёл к нему первым, встал рядом и присвистнул.
— Ну дела…
Вик нахмурился и потянулся следом.
Он мог ожидать чего угодно, но только не этого. И не понимая, отчего дядя стал белее мела, разглядывал тяжёлый лакированный гроб — коричневый с алой обивкой внутри.
Он стоял на специальных подпорках. В головах горели свечи. В тёмных углах комнаты за ним стоял манекен, на котором красовалось истлевшее белое платье.
Лесли поднялась с пола, держась за плечо, и безошибочно угадала в нём свадебное.
— Что это? — едва слышно спросила она. Теодор отвернулся и посмотрел в пол. Он покачал головой, рот его скривился. Он не желал говорить.
— Это Элис, — спокойно ответил Адам и коротко шмыгнул носом.
Он утёр его тыльной стороной ладони. А когда заговорил, Вик похолодел — впервые от жуткого страха, пробравшего по загривку к кончикам пальцем. Адам бросил тяжело, как камень в воду:
— Это моя Лесли.
Рин отлипла от стены, серьёзно глядя на смуглое лицо под черепом, исказившееся от сдерживаемой боли.
Впервые в жизни и после смерти видела она человека, который ощущал бы боль душевную такую сильную, что она буквально уничтожала его физически. И что-то откликнулось в ней и слабо заворочалось в груди.
Лесли огляделась. Витрины по стенам были полны банок. Пахло формальдегидом… пахло химикатами… аммиаком… она всё поняла, и волосы зашевелились у неё на затылке от ужаса.
Там, в каждой прозрачной банке, заполненной мутными жидкостями, были органы. Если вглядеться — увидишь почки, желудок, трахею, сердце в разрезе, печень, матку… Прижав ладонь к губам, Лесли молча шагнула в объятия мужа и ощутила, как до боли крепко он стиснул её в руках.
Трюкач был как никогда спокоен и молчалив. Он лишь наклонился и поднял с пола одинокий белый цветок, смятый чьей-то обувью.
O come, O come, Emmanuel — Enya
Адам шагнул вперёд так, словно боялся приближаться, но не идти не мог. Глаза его, окутанные белой поволокой голода и проклятия вендиго, предательски блеснули. Видно стало нечётко, мир стал расплываться по краям, и он моргнул, отчего слеза быстро прокатилась с нижнего века по щеке и подбородку.
— Это она. — Тихо сказал Теодор, всё ещё не поднимая головы. — Слышу, как бьётся её сердце. Вот кто нам нужен.
В ней-то Сущность и спрятала ключ.
— Кто она, эта Элис? — так же тихо спросил Вик.
Но за брата ответил сам Адам.
— Когда-то давно, ещё парнем, я её крепко подвёл. Поэтому вместо кровати она навсегда уснула в гробу.
Лесли болезненно вжалась в плечо Вика, чувствуя, как он обнимает её, но почему-то легче от этого не становилось.
Она смотрела в спину человеку, которого считала всё это время лёгким и весёлым, как игривый техасский ветер, и не знала, что за спиной он всю жизнь тянул за собой верёвку с этим самым гробом.
— У неё был веский повод не умирать, — добавил он сипло. — Но вышло совсем наоборот.
Гроб уже был перед ним, и он заглянул внутрь. Она лежала там: юная, неспособная истлеть, но несомненно мёртвая. Волосы белым золотом лежали на плечах. В светлом платье, застёгнутом на мелкие пуговицы до самого горла, она была совсем как ангел — только лицо слишком серое и печальное.
— Мы с Тео начали служить Сущности, и она как-то раз сказала мне, что я могу за свою работу попросить всё, что хочу. — Бросил он, кивнув себе, и коснулся кончиками пальцев алой подушки.
Она по цвету совсем не подходила Элис. Делала её светлый образ тяжёлым. Сразу становилось ясно, что сон человека, уснувшего в этой постели, будет вечным.
— И я попросил.
Тео отвернулся, приложив руку к груди. Он чувствовал только слабые отголоски того, что мучило столько лет его брата, и признавался себе не с трудом, а честно — пытался все эти годы вытащить Адама из этой ямы, но всё было бесполезным. В итоге он так никого и не полюбил, уступил Рашель брату и, кажется, притворялся, понимая правила этой страшной игры.
Ты делаешь вид, что любишь. А они делают вид, что любят тебя, в ответ.
— Сущность сказала, что однажды всё будет готово, — бесцветно продолжил Адам. — Я надеялся, что однажды наступит очень скоро. И я смогу… попросить у Элис прощения за то, что натворил. И позаботиться о ней.
Вик дрогнул лицом. Он словно оцепенел, понимая, что мир снаружи догорает — но прервать дядю не мог просто потому, что у него не хватило бы на это смелости.
— Ключ у неё, — сказал Каллиген-старший и безразлично качнул подбородком. — Вернее, в ней.
Вряд ли кто-то осмелился бы подойти к гробу… и к нему.
Он дотронулся до пуговиц на горле у Элис вздохнул, начав расстёгивать их — одну за другой, не замечая, что в ушах повисла гнетущая, звенящая тишина. Она ввинчивалась в виски, отчего хотелось кричать — но он бы не смог даже звука выдавить.
Никто не стал ни протестовать, ни возражать, ни останавливать его, когда он осторожно расстегнул платье, распахнул его на груди до самого низа и выпуклой косточки на лобке. Безразлично взглянул на оголённую бледную плоть — и длинный поперечный шрам на впалом животе. Положив на него ладонь, Адам прикрыл глаза и гулко сглотнул.
— Ты уверен? — Вик знал ответ, но должен был спросить.
Он надеялся до последнего, что один из братьев возразит. Но Тео промолчал, а Адам не проронил ни слова. Он усадил Элис — безмолвное и неживое тело — и придержал её под спину, уложив голову себе на предплечье, будто она спала. Будто бы это не её органы были заспиртованы в тех банках. Будто на одной из полок среди них не было частицы чего-то их, общего — вынутого давно и грубо эмбриона, так и отравленного вместе с матерью.
Ключ он чувствовал под кожей маленькой грубой выпуклостью. Его вшили туда, в Элис, вместо ребёнка, когда-то давно она и умерла, и ему почудилось, что Сущность улыбалась, когда делала это. В тот миг он люто возненавидел Иктоми. И занёс руку…
Один короткий рывок, одного достаточно — он ударит сильно и метко.
«А что, если разрезать её скальпелем? — вдруг промелькнула безумная мысль в его голове. — Она будет тогда целее, хотя куда уж, если она и без того уже мертва?»
Он знал правильный ответ. Покойники не оживают просто так. Покойники оживают, только если это кому-нибудь нужно. И то, что не давало ей уйти и удерживало — из-за него, всё опять из-за него — было ключом, теплившимся в чреве. Как ни вынь его, но если заберёшь себе, она умрёт, и это будет навсегда.
А была ли в этом теле её душа? Или Иктоми просто вернула ему плоть?
И хватило бы ему только плоти?..
— Нет!..
Руку Адама перехватили, стиснули ему запястье с неожиданным усилием. Уродливо скривив рот, Рин мучительно простонала:
— Нельзя так, должен быть другой выход!
Но тут Трюкач опустил ладонь ей на плечо и молча покачал головой, прекрасно всё понимая. Впервые его лицо не было язвительным или насмешливым, ехидным или хитрым. Впервые можно было разглядеть в его гладких чертах по-змеиному мудрое и далёкое от этого мира. И впервые он притянул Рин к себе, позволив себе обнять её за плечи — как когда-то давно она хотела и говорила ему там, у костра, что капелька человеческого тепла от того, кто был близок ей духовно, совсем не помешала бы.