— Я не готов забыть, как прекрасно это было, — шепнул он, и пальцы его скользнули вниз по голове к шее, плавно лаская кожу.
Мне не встать и не сбежать.
По рукам змеится холод, кажется, он забивается в вены и сосуды, отчего мне не вдохнуть полной грудью.
Крик мягко движется второй рукой под толстовку — и я не успеваю ничего почувствовать и предпринять, когда он подминает меня своим тяжёлым телом и вжимает колено между ног.
Странное чувство — это не мой муж, но его плоть и кровь, и даже разум тоже принадлежит ему.
Я с радостью тысячу раз отдалась бы ему, но вынуждена отдаться один — Крику.
— Я же говорил, — голос спокоен и размерен, — ты всё равно будешь моей.
Он привстал на колени. Кончики пальцев провели от лодыжек выше и выше, губы коснулись загривка: волосы он небрежно откинул. Странная и унизительная поза, стою на четвереньках перед серийным убийцей — но в голове хмуро и жарко, а от груди до низа живота толчками вспыхивает яркое зарево.
Я знаю, что будет дальше, и оттого мне ещё тяжелее. Я хочу его так сильно, что в висках стучит.
И когда чувствую прикосновение потяжелевшего члена к ягодице, невольно вздрагиваю.
— Давно грезила о том, чтобы быть со мной?
Голос тихий, со знакомой низкой хрипотцой. Я знаю его как ничей другой и проседаю на коленях. Если бы он не придержал меня ладонью под живот, уже распласталась бы по смятой простыне перед ним, и меня это пугает и злит.
— Я была с тобой, — дыхание сбивается, когда он мягко гладит ниже, скользит длинными пальцами в бельё.
— Ты была с ним.
Один он или их двое?
Притворялся он одним и тем же человеком в двух ипостасях, или что-то в нём Крик сломал напополам навсегда?
И если да, когда это случилось и можно ли вернуть моего Виктора?
А главное. Хочу ли я возвращать?
Но мысли улетели чёрными воронами, когда он поднял мою толстовку и сбил в сторону трусы, касаясь языком позвоночника, а гладкой головкой — половых губ. Голову странно повело, пришлось прошептать:
— Пожалуйста, не делай глупостей.
— Глупостью в постели с убийцей будет возражать ему, — хмыкнул он мне в загривок.
Пусть и перевязанный, но куда более сильный и большой, нежели я, он навис сверху и придавил массой, не сильно — но так, чтобы я не могла выпрямиться и взбрыкнуть.
Он зафиксировал меня, опершись ладонями поверх моих о постель, и первый толчок был уже подобен тому, как он в циклах вонзал нож.
Перед глазами мелькнуло алое небо мира Сущности, и я запаниковала.
— Легче!
Но с новым толчком боль стала чистой и очень сладкой.
Она поднялась тягучей волной из низа живота к диафрагме и заставила гулко выдохнуть:
— Ты не причинишь мне вреда?
Крик промолчал. Мой вопрос погас слабой искоркой, и я похолодела, ощутив гнетущую тишину, словно за спиной Крик уже надел свою страшную маску — когда так случается, кто-то обязательно умирает.
— Пожалуйста, скажи что-нибудь.
Я затылком ощутила его улыбку и холодный взгляд и поняла, что он добился своего, как и обещал мне когда-то — в то время, когда я была ещё совсем ребёнком.
Его размеренные движения нагнетали возбуждение в боках. Каждый толчок — напоминание о том, чья я теперь и кому принадлежу.
И осознание будоражило не хуже проникновения, потому что всё, что нас возбуждает и заставляет выгибаться под чужим телом — только игра подсознания и мозговые сигналы, стимулирующие токовыми импульсами каждую клетку взмокшей собственной плоти.
— Пожалуйста.
Он безжалостно молчал.
Но даже руки убийцы были мне роднее и ближе прочих, и я поневоле приластилась к его предплечью головой и потёрлась, ощутив лишь выдох и усмешку у себя на затылке.
Головка раскрыла меня глубже, и Крик вошёл сильно и порывисто, так что я не сдержалась — коротко и гулко охнула, проседая на локтях и царапая сосками больничную простынь.
В палате было очень тихо. Моё дыхание и короткие вздохи звучали слишком вульгарно, и я покраснела до корней волос, чувствуя, как пылает лицо, и пытаясь стряхнуть смущение:
— Ты онемел, что ли…
Вошёл больше чем наполовину — я почувствовала, как он вжался бёдрами в меня сзади и медленно задвигался внутри, заставляя обжать член и прогнуться в пояснице из-за тянущей, проникающей боли в боку. Он не щадил меня и не заботился, удерживая за шею ладонью и вколачиваясь с громкими хлопками. И я поняла по прикосновениям, что Вик сейчас удивительно далеко от меня.
От понимания, кто мной овладел, внизу стало влажно, и Крик задвигался плавнее и мягче. Я попыталась взглянуть на него, обернуться — бесполезно. Он настойчиво придержал меня за подбородок, прокатываясь внутри от головки и на всю длину. В ушах стоял звон, в груди тлел настоящий костёр. Проникнув в меня двумя пальцами — безымянным и средним — Крик надавил на складку близ клитора, прильнув своей грудью к моей спине. Огрубевшие подушечки пальцев массировали и дразнили плоть, заставляли в беспамятстве тихо всхлипывать, и я взмолилась, чтобы никто не услышал и не нашёл нас.
Даже если он решит покончить со мной здесь и сейчас — пусть никто и никогда не найдёт.
Я отдалась ему до остатка, как не отдавалась прежде — и услышала, как он настойчиво шепнул, пережимая рукой мне горло и придушивая до хрипа:
— Ты теперь никогда от меня не избавишься. Понимаешь это?
Он так долго мучил меня. И я так сильно любила его. Он пугал меня и привлекал. Без него жить было бы невозможно.
И когда он освободил хватку, я ласково уткнулась в его ладонь и почувствовала взгляд, упёршийся между лопаток.
— Благодарю за это, — шепнула в кожу, чувствуя, как он каменеет во мне и останавливается, вгоняя член и больно до сладкой судороги упираясь истекающей головкой в стенку влагалища.
… мы долго лежали вместе, сплетясь телами, обняв друг друга и выравнивая сбившееся тревожное дыхание. Он спал. Я — нет. Я смотрела на то, как снег летел за окном.
Он вился лёгким свободным танцем, тихим и живым — совсем не таким, как в том адском мире, и наблюдая за падением настоящих снежинок, я почувствовала, как хватка Крика у меня на талии слабнет, а затем и вовсе его рука соскальзывает на кровать.
Я вгляделась в его лицо.
Короткие тёмные ресницы обрамляли охристые веки с капиллярами, змеисто проступающими под тонкой кожей. Губы его были расслаблены, строгие складки в уголках рта казались печальными. Я погладила его по волосам и извернулась, чтобы удобнее лечь на подушку рядом.
До моих щёк доносилось его дыхание, и я на миг прикрыла глаза, готовая погрузиться в сон следом за ним…
А затем ноздрей коснулся густой и вязкий запах дыма. Стоило векам окунуть меня в темноту, как багровое небо и пепел встали перед внутренним взором совсем как настоящие, а из пелены седого тумана медленно и торжественно опускались вороньи перья. Я вздрогнула и подскочила на месте, испуганно озираясь. Меня пробрал такой холод, что продрогли даже кости.
Трясущимися руками и вцепилась в предплечье спящего Виктора и вдруг прищурилась, непонимающе вглядываясь в его лицо. Там, в уголке сомкнутых губ, я увидела что-то. Это чернело некрасивой кляксой, и сперва показалось мне ниткой (или паучьей лапкой?!. Я содрогнулась и приблизила руку к его рту, осторожно коснувшись губ… и в следующую секунду подцепила указательным и большим пальцами чёрное вороново перо — такое же настоящее, как в моём сне.
Как оно оказалось там?!
Я непонимающе повертела его в руке, то поднося ближе к глазам, то отдаляя. Я отчаянно пыталась найти объяснение, откуда во рту Вика может оказаться перо? И только тогда в памяти моей вспыхнула резня на девяносто девятом этаже, и целая туча таких же перьев, в которые рассыпался наш провожатый, наш Ворон, и словно чумной рой забился в глотку Крейна, заставляя его встрепенуться, вдохнуть и ожить.
— Чёрт подери, — прошептала я, разом понимая, что та тварь — тот Ворон — возможно, до сих пор сидит внутри Вика. Он или какая-то его часть.