— Ты ж засранец, почему не заезжал?! Мать так беспокоилась! А я — больше неё волновался! Думал, позабыл папу!
Мы с Виком расширили глаза. Этот?! Этот невысокий крепыш с тёплыми карими глазами — отец Адама и Теодора?! В кого же тогда пошли мастью братья?
— А разве отец у них не умер, когда они были подростками? — шёпотом спросила я у мужа. Тот лишь брови приподнял, старательно наблюдая за тем, что будет дальше.
— Две Сосны? — тихо усмехнулся Вик.
— А что. Говорящее имя, — невозмутимо заявила я, стараясь подавить издевательскую ухмылку. — Очень ему подходит…
Вик скептически взглянул на меня, но ничего не сказал, молча обняв за плечо и прижав к своей груди.
Кругом были чужие нам люди, но обстановка казалась не напряжённой: скорее, дружеской. Кто-то шутил, мужчина у стены, прислонившись к ней спиной, сидел на стуле и, закинув ногу на колено, играл на гитаре. Рядом с ним тихо качала головой улыбчивая старушка: морщинистые руки с пальцами, скрюченными как ветки, были сплошь унизаны серебряными перстнями и кольцами.
Ни в одном лице я не увидела жеманства, отголоска неудобства, недружелюбия или каверзы; ничего такого. Мы были просто ещё одними членами племени для них, потому что нас привёл Адам Каллиген, а они его знали и уважали.
Вон как крепко его обнимает отчим. Адам безуспешно пытался вырваться из его рук: хотя он и был вдвое больше, мужчина оказался цепким и сильным. А может, Адам не так хорошо старался?
— А где же сам виновник торжества? — терпеливо спросил он, окидывая глазами двор. — Где мой чёртов брат?!
— Сейчас вынесут Дэйва, — ласково сказал мужчина и напоследок хлопнул Каллигена по спине — так, что тот кашлянул. — А кто это тут с тобой прибыл? Неужели внук Адсилы?..
Вик сделал шаг навстречу ему, не улыбаясь, но в лице его мелькнуло столько довольства, что я поняла: он растроган и польщён.
Уж его-то привычки я изучила как дважды два.
— Да, атэ {?}[Отец (язык кайова-апачи)], — смиренно сказал Адам. — Это Виктор, я тебе о нём…
— Все уши прожужжал, — кивнул мужчина и обратил взор на меня. — А это, значит, его жена?
Глаза у него были обсидианово-чёрные, но удивительно тёплые, словно сгоревшее до угля дерево. Где-то у зрачков блестели коричнево-красные тона, и было в них столько тепла и отеческого понимания, что я поневоле сразу прониклась к нему и заулыбалась.
Он не ответил на улыбку улыбкой, но это было нестрашно: я знала, что индейцы — не самый улыбчивый народ. Из всех знакомых мне коренных американцев отчаянным улыбашкой был только Адам Каллиген. Вик же, например, улыбался, но куда более скупо, закрыто, одними уголкам губ — а ещё усмехался, хмыкал, ухмылялся, что угодно, только не улыбался по-американски широко и бездушно. В каждой его улыбке было значение, а не желание заполнить чем-то эмоциональную пустоту.
— Меня зовут Юджин Жёлтый Воробей, — представился мужчина, — из племени чирикауа-апачи, в Форт-Мохаве я сахем {?}[], а для этих двоих, — и он указал рукой в сторону Адама, закатившего глаза, — я атер-атэ. Их отчим.
— Очень… — начала я говорить, но затем прочистила горло и продолжила громче. — А я — Лесли Клайд… из штата Мэн.
— У тебя твёрдый голос и уверенная рука, Лесли, — одобрительно заметил Жёлтый Воробей. — Ну и ещё ты забавно разговариваешь, но мне приятно твоё желание понравиться.
Позади послышались добродушные смешки, и я про себя выдохнула. В индейском племени только так: если все серьёзны, молчат и никто над тобой не шутит — быть беде.
— Она привыкла очень стараться, — ласково сказал Вик. — А кому могу передать подарки?
— Подарки? — оживился немолодой индеец в чёрной шляпе с крапчатым пером. — Ну, брат, ты сразу бы с них и начал…
Все снова рассмеялись, когда он, потирая руки, избавил Вика от нескольких пакетов и отнёс их к группе пожилых мужчин. Те с детским невинным любопытством принялись в них рыться, но я была спокойна: по ходу, это те самые Старейшины, о которых мне Вик и рассказывал. Они в племени — всеобщие отцы, и хотя апачи теперь живут не так, как прежде, и больше у них нет типи, а есть большие дома, и ездят они не только на мустангах, но и на машинах, пользуясь всеми доступными благами — какая-то часть их строя сохранилась хотя бы в усечённой форме.
Тут из двери напротив вышла Рашель. У неё был уже вполне заметный животик (снова!), который совсем никак не скрыть под белым платьем с бирюзовой вышивкой. Волосы она убрала в узел, светлые глаза ярче мерцали на загорелом лице. Тео нёс на руках годовалого Дэвида: мальчишку в расшитой бисером рубашонке и мокасинах, завязанных на смешных пухлых ножках. И всё же он был уже не младенец: хорошо держал спинку, вовсю дул пухлые (в папу и дядьку, не иначе Каллигеновская порода!) губы и старательно жевал грызунок в виде дельфина.
— И вот он, наш милаха, — проворковал Воробей и протянул руки навстречу внуку, — иди сюда, хокшила чикала, иди, мальчик мой… вот так!
— Ваш мальчик описал предыдущую рубаху, и мы плюнули на законы племени и надели ему обычные подгузники из Walmart, — как отрезала Рашель. — Привет, Лесли! Привет, Вик.
— Рашель!
Вик первым обнял её, не крепко, но очень ласково — и не удержался, приложив к животу ладонь.
— Ну что такое, — капризно протянул он, — уже второй! Тео, иди сюда!
— Не завидуй, — ухмыльнулась Рашель, глядя, как крепко обнимаются дядя с племянником. — У вас ещё всё впереди.
— Кого ждёте? — поинтересовалась я, коснувшись губами её щеки. Кожа пахла песком и гортензиями.
— Пока не разглядим на УЗИ, — проворчала она. — Но надеемся на девочку.
— Чтобы был полный комплект, — подтвердил Тео.
Таким довольным и веселым я его ещё никогда не видела. В клетчатой рубашке с рукавами, закатанными по локоть, и с серебряным кулоном в виде птичьей головы на груди, с волосами, убранными в хвост он выглядел прекрасно и казался таким молодым, что щемило сердце. Кроха Дэвид тем временем старательно перебирал деревянные серьги в ушах дедушки, пуская слюни. Кажется, Воробья это нисколько не тревожило.
— Если вы закончили здесь, — вдруг сказала у него за спиной мать близнецов, — то всех мужчин попрошу наконец заняться делом, поставить тенты. Хватит прохлаждаться!
За стенами дома длилась бесконечная прерия: там и поставили два больших светло-бежевых тента на металлических каркасах, так что теперь их купола накрывали тенью землю, устланную шкурами, застеленную коврами. Кто-то принёс скамью, кто-то — тяжёлое бревно, устроив из него лавку. Другие притащили раскладные стулья.
Адам и Воробей выложили близ тента очаг и присели близ него, сжигая ветки и обращая их в пепел. Они о чем-то тихо переговаривались, но ничего расслышать я не смогла.
Тео поставил в тень кадушку с водой, повесил на неё пелёнку. Вик был с ним, уточняя детали ритуала: он сегодня становился духовным отцом.
Солнце перевалило через зенит, когда все начали собираться под тентами. До того я помогала женщинам на кухне, нарезая овощи и мясо, раскладывая простую пищу в большие, ярко раскрашенные глиняные блюда. Потом к нам заявился Адам и выгнал всех, взявшись за готовку: он в этом деле был мастер, так что, поворчав на него, женщины просто вышли во дворик, чтобы отдохнуть или нарядиться.
Мне не выдали индейской одежды, потому что я была не из этого племени и не коренной; традиции апачи чтили свято, пусть я и была женой Вика.
— Какие красивые у вас костюмы, — проныла я, с интересом глядя на лёгкие туники и ноговицы из оленьей кожи, украшенные вышивкой, бисером, костяными палочками и перламутром.
— Как родишь, будешь принята в племя, тебе такие же сошьём, — пообещала с улыбкой одна из девушек с веселыми тёмными глазами. — А пока держи.
Она отдала мне браслеты и украшения на грудь, унизанные крохотными колокольчиками. Смешные! Из раковин, бирюзы, перламутра и дерева, они были достаточно массивными, чтобы прикрыть мне грудь и руки выше кистей. Волосы я распустила и гладко расчесала.
Вика уже переодели в строгую белую рубашку под горло с пышными рукавами. Манжеты плотно застёгивались на запястьях, а затем на предплечья выше локтей он надел на каждую руку по золотому браслету. Волосы он распустил, а еще закрепил два коричневых ястребиных пера, лёгших по левому виску.