Когда же звук зуммера, требующий взять трубку, медленно, словно гусеница, дополз до сознания, Али резко оторвал трубку в виде банана от стебля, словно стряхивая белый провод гусеницы.
– Добрый вечер, Али! Это Анна. Али, вы не забыли, что у нас в программе ужин?
– Нет, – выдохнул напряжение Али.
– Значит, через пятнадцать минут в ресторане. Ресторан называется «Седьмое небо», потому что находится на седьмом этаже. Али, вы сами найдете дорогу или за вами зайти?
– Найду, – кивнул он.
– Договорились, только не забудьте взять свой пропуск и талоны.
– Приду. – Али с облегчением положил трубку, так как очень сильно напугался. Он впервые в жизни отвечал на телефонный звонок и не сразу понял, кто это. Вначале он обомлел. Ему казалось, что это девушка-ангел с ним разговаривает, потому что именно ее, радостную и сияющую, он видел во весь экран телевизора. Девушка говорила, а звук куда-то пропал. Он, как и шнур, белой гусеницей уползал за тумбочку с телевизором. Только ее шевелящиеся алые ягодные губы и персиковые листья-щеки и видел Али.
Глава 5
Логистика марионеток
Да, забыл представиться, зовут меня Ирек, – что значит «свобода», а другое значение этого слова «слива». Ведь я, как жизнерадостная слива, сорвался с древа рода в этот город, дающий столько надежд и открывающий столько перспектив. Но в итоге угодил под пресс металлического неба, что с каждым днем выжимает из меня все больше и больше соков. Потому что буржуи этого города слишком много хотят. Они на пару со здешним климатом делают все, чтобы лишить человека уверенности. Буржуи вместе с небом, куда только смотрит антимонопольный комитет, словно сговорились, и вот ты уже ходишь в зыбкости, в нереальности. Такое ощущение, что еще немного, и ты окончательно уйдешь под землю.
Ведь в этом городе можно быть либо великим, либо ничтожеством. Потому что
Питер – гнобящий город. Он гнобит своих жителей, гнобит неустанно и непреклонно. Представьте себе пышущий энергией и здоровьем фрукт, этакую жизнелюбивую улыбающуюся девочку-персик или парня-абрикоса. И вот он приезжает в этот город под стальной пресс этого неба, и это небо начинает его давить, давить, пока он не ломается и не начинает бродить. И сам забирается в бутылку, загоняет себя в яму, в чан колодца.
И вот он бродит, бродит по этому городу, начинает в поисках работы и сносного жилища заходить в бары, но не может найти ничего подходящего. Хотя самое время ему устроиться в какую-нибудь компанию собирать коробки у конвейера и снять маленькую халупу. Но вместо этого он меняет последние деньги на японское сливовое вино, водку-чачу из свежего винограда или самогон-сливовицу.
Вы спросите, какая особая ценность в бесцельном кружении-брожении по городу? Но если что-то где-то бродит, то что-то обязательно должно получиться и выйти. Я тоже не понимал в детстве, глядя на полет стрекоз или бабочек, зачем они так беспорядочно и резко перемещаются, срываются с цветка на цветок, а потом возвращаются обратно. А потом однажды, когда я очутился далеко-далеко от дома, до меня дошла особая мистика такого перемещения.
Мистика в самом пути. Дорога начинает управлять тобой до того, как ты успел о чем-то подумать, она думает за тебя и руководит тобой, петляя очень гибко. Это я понял на собственном примере. Так, иногда, работая курьером, я не выбирал, не продумывал и не расчерчивал логикой маршрут, а шел, полагаясь на провидение, и, как ни странно, нелогичные, казалось бы, действия оказывались в конечном итоге единственно правильными.
Однажды вместо того, чтобы пройтись пешком и сэкономить на проезде, я поехал кружным путем и нашел пятьсот рублей. Или, выбирая по воле рока более длинный путь, не попадал в пробку и выигрывал во времени. Мелочи, конечно, но тут главное – мистика; все-таки меня удивляло, как слепая судьба может быть мудрее твердого расчета и логики.
А что, если он все-таки существует, – подумал я однажды, столкнувшись с очередным таким случайным опровержением логистики, – и указует мне своим перстом путь? Ведь для каких-то целей я тоже рожден. Для чего-то я нужен здесь. Но для чего?
И только задал себе такой вопрос, как очутился у изразцов мечети. Помню, в ту осень шатался, точно не зная, чем себя занять. Я шел вдоль стены Петропавловской крепости, по опустевшему пляжу, на котором еще пару месяцев назад бурлила свободная пляжная жизнь, а теперь консервативная погода сковала тонкой кромкой льда землю и воду, как наручниками, посадив всех уже нагревшихся и нагрешивших под домашний арест.
Я шел и смотрел на казематы Петропавловской и на Зимний дворец, мало чем отличавшиеся по сути, – там и тут люди прячутся под музейными сводами от смурного взгляда надсмотрщика-погоды. И речные камешки залетали мне в ботинки горохом или фасолью, прямо под пальцы, словно в наказание нерадивому студенту.