Но воды в ручье было мало, прачек всегда хоть отбавляй, а места хватало только для одной или для двух.
Сначала все они старались потесниться и любезно уступить место мадам Эллингсен — она ведь первая открыла этот ручей, но в последнее время они, по-видимому, стали забывать об этом.
Они ссорились, толкались, каждая хотела пробиться вперед, и гомон их был слышен издалека.
Целый час после обеда мадам Эллингсен стирала, а девочка сидела на лужайке. Она разрешила служанке Йенсенов полоскать и отжимать белье рядом с собой. Конечно, не очень-то приятно, что она вертится под носом и рассматривает каждую твою тряпку, но что поделаешь — вежливость прежде всего…
И вдруг как снег на голову появилась мадам Рёберг. За ней ее муж, возчик, нес таз с бельем! Они и не подумали спросить разрешения, а плюхнули свой таз возле самого ручья. Служанка Йенсенов уже подобрала свое белье и собиралась уходить.
Но напрасно они рассчитывали, что мадам Эллингсен подвинется, не тут-то было. Она оглядела пришедшую с головы до ног.
С разрешения матушки Рёберг, — Майса нарочно назвала ее матушкой, а не мадам, — она должна заметить, что это ее желоб, ее табурет и она первая нашла это место, а потому всякий мало-мальски воспитанный человек должен понимать, что пока мадам Эллингсен не кончит стирку, следует подождать.
Мадам Рёберг ничего не оставалось, как забрать свое белье. Уходя, она остановилась и с узлом под мышкой отвесила низкий реверанс фру Эллингсен, да еще мужу велела непременно снять перед ней шляпу: она ведь из благородных, уж больше они не посмеют отдавать ее мужу сапоги в починку…
Тут мадам Эллингсен совершенно вышла из себя и побелела как полотно.
— На этот раз вы, пожалуй, не ошиблись, — вырвалось у нее. — Если уж на то пошло, я могла стать настоящей фру. Мне тогда не пришлось бы пререкаться со всякими грубиянами.
— Как же, как же! — презрительно рассмеялась матушка Рёберг. — Наконец-то мы это услышали! Наконец фру Эллингсен объявила, кем она себя считает. Что ж, теперь все будут величать ее фру, особенно в тех местах, где она побирается да занимает деньги!..
Стенные часы давным-давно перекочевали в комнату для прислуги; картинки, изображавшие историю Абеляра и Элоизы, исчезли со стен. Маленькая проходная комната в доме коммерсанта Транема превратилась в буфетную, двери в столовую украсились портьерами, а вниз, в кухню, вели теперь удобные широкие ступени. Для Майсы-швейки здесь не осталось места.
После печального происшествия с ее мужем, который, возвращаясь однажды вечером под хмельком домой, свалился в Акерсельв и утонул, прошло лет десять, и за эти годы Майса сделалась в доме Транемов как бы привычным предметом обихода. Овдовев, она снова принялась за шитье и стала понемногу прирабатывать в домах, где ее давно знали и где она делала теперь все, что умела.
Ее пристраивали то в спальне, то в комнате для прислуги — всюду, где только находилось свободное местечко, и она шила, страдая то от ревматизма, то от головной боли, то мучаясь зубами. Она наперед знала, наступит мороз или оттепель, ждать ли снега или сухой, ясной погоды, — в одном случае у нее болела голова, в другом — спина и плечи. Уже год, как она совсем испортила глаза, стараясь отодвинуться как можно дальше от окна из-за своего ревматизма.
А настроение ее менялось в зависимости от погоды и сквозняков…
Потому-то сегодня, в ветреный осенний день, когда мокрый снег таял на стеклах, на душе у нее было черным-черно. В этой старой части дома Транемов рамы совсем рассохлись и плохо закрывались. Сидя в комнате для прислуги, она перекраивала и подрубала старые полотняные простыни; голова ее была закутана платком, а к щеке подвязан от зубной боли мешочек с гвоздикой.
Мысли о деньгах, которых вечно не хватало, не шли у нее из головы, и боль от этого только усиливалась.
Наконец-то она сходила в полицейский участок, и ей разрешили разыграть в лотерею старую швейную машину с двойным швом и выдали подписной лист.
Во что бы то ни стало надо раздобыть двадцать четыре кроны, которые она задолжала соседке за то, что та кормит Енсине и присматривает за ней… Четырнадцатилетняя девочка одним воздухом сыта не будет, а соседка по дому для рабочих, с которой у них была общая кухня, отказалась заботиться о ней, если ей не заплатят до конца месяца…
Вот если бы удалось получить подпись господина коммерсанта… Но даже подумать страшно, как это она при всех придет к нему в контору со своим листом. Они решат, что она просто попрошайничает…