Мчится Хвак, отдувается, босыми ножищами влажноватую с ночи дорожную пыль взбивает… Хочется ему оглянуться, да очень уж страшно: а ну как гонятся за ним по пятам Хавроша с Косматым??? Были бы у Хвака уши подлиннее – тотчас же прижал бы их к потной жирной спине, как грызун полевой…
– За что она меня так!? – вновь вспыхнула во Хваке обида и пронзила насквозь, бегу мешая. И остановился Хвак, замер как вкопанный. – Что он плохого сделал ей и Косматому, почему они его как кабана связали? И продать за море хотели? И еще насмехались!
Хвак не знал, что такое море, хотя и слышал от односельчан, что оно состоит из воды. Море – это что-то вроде огромного пруда, по другую сторону которого живут иные люди, с иным укладом и обычаем. Так ведь – чужие! Он и в своей-то деревне всю свою жизнь не знал, как угадать, чтобы по-доброму к соседям приладиться, а тут еще…
От негодования даже слезы брызнули на жирные щеки! Хвак размазал их по лицу кулачищем, замычал громко-прегромко – не так, как с тряпкой во рту, а во всю глотку, словно бык, нетопырями искусанный – развернулся да и побежал обратно! Бежит Хвак, а в груди вместо страха словно пожар разгорается, ярость сердце так и печет! То ли рассвет все вокруг в розовый цвет окрасил, то ли это у Хвака от нетерпения и злости в глазах краснота! Убегал он скоро, а вернулся того проворнее! Еще издалека услышал, как визжит да бранится Хавроша – на Косматого, небось!.. Дескать, проспал и упустил…
Хвак их слышит, но и они его мычание и топот учуяли, издалека же и рассмотрели, что пленник сбежавший в одиночку возвращается, стражей за собою не ведет… И то легче.
Хвак на полном бегу как пнет уцелевший кусок плетня – так и полетели в стороны гнилые куски, а Хвак тем временем во двор ворвался – что-то такое гневно вопит, и самому не разобрать собственных слов! Хавроша с Косматым обрадоваться не успели воротившейся пропаже, но уже смекнули, что в сей миг благоразумнее испугаться, с тем и брызнули кто куда: Хавроша в сарай, а Косматый в избушку. Выхватил Хвак оглоблю из телеги, да с разбегу как шваркнет ею по избушке – треск на всю округу.
– Выходи, Косматый, убивать буду! – Хвак почуял, что хлипка избушка, и вместо того, чтобы внутрь залезать, Косматого в темноте искать, перехватил оглоблю в обе руки – и давай тонкие стены рушить! Вот уже и бревно треснуло, и ставня разлетелась, и крыша дальше вниз начала проваливаться… Не выдержал Косматый, выпрыгнул в окно с кинжалом в руках, споткнулся о развороченный подоконник, да как раз бородатым рылом под Хваково брюхо, к ногам его брякнулся. Неспособно было Хваку оглоблею бить поверженного обидчика, так он его пинком! От этого единственного удара взлетел Косматый над землею на два локтя – а ведь дюжий, увесистый был мужичина – и грянулся без памяти, кинжал утеряв. Без дураков, без притворства лежит: кровь изо рта пузырится и глаза открыты, но зеницы под лоб закачаны. Хвак смотрит на Косматого сквозь красную пелену, что взор ему застлала – и как теперь с ним? Недвижного, что ли, добивать? А где..
– Пощади меня, Хвакушка, пожалей меня, родненький! Я ведь тоже, как ты, сиротою в этот мир пришла, тоже рабского лиха вдоволь хлебнула. Пощади, убей меня сразу, не мучай старого человека, не отдавай стражам на поругание. От твоей руки, от богатырской, со всем смирением наказание приму. Коли виновата – за всех отвечу. Да благословят тебя Великие Боги, великодушный Хвак!
Обернулся на причитания Хвак, вытаращил свои маленькие глазки и силится понять сущее: отчаявшись в сарае прятаться, прямо в навозной грязи стоит перед ним на коленях старуха-обидчица, злокозненная Хавроша, искореженные возрастом клешни к груди прижаты, а в костлявых трясущихся пальцах чепец, сама простоволоса, седые космы едва ли не в лужу опущены… Ишь, хнычет, причитает… А как вольного человека связывать да на рабство обрекать!.. Так бы и размозжил ей башку. Вот сейчас как даст ей!..
Толстенная оглобля аж захрустела в побелевших пальцах – так-то захотелось Хваку решить все свои обиды одним ударом!..
– Ага, расплакалась, коряга! А кабы я сам не высвободился, так, небось, и не почесалась бы! Продала бы ни за грош на чужбину! Вот как двину сейчас по макушке – тогда узнаешь!
Замахнулся Хвак… Не идут руки вниз, хоть ты что делай! И не в колдовстве, не в порче загвоздка… Ну нет у него души и сердца – мозжить беззащитную голову… Вот если бы в драке, при горячем рассудке…
– Как пожелаешь, так и приму, справедливый и могучий Хвак! – Словно бы затылком чует его замешательство старая Хавроша, видит, глаз от земли не поднимая. – А только так скажу: от твоей богатырской руки, от твоего справедливого гнева – смерть куда слаще, нежели от этих… подлых горулей государевых… Бей, не жалей, не смотри, что женщина. Коли вина моя, то и ответ мне держать, весь до донышка, перед людьми и богами.