- Нет, я всё так сказала! Учить меня он будет, как мне говорить! А смертный меня все равно ослушался! Это, небось, Матушка так ему начудила!..
Один из мужчин, косматый, босой и совершенно голый, если не считать бороды, кузнечного передника и буйной волосяной поросли по всему туловищу, не спеша подошел к оцепеневшему Хваку, лениво ухватился волосатою ручищей за рукав его рубашки и легонько потянул, как бы показывая направление.
- Подойди к госпоже Умане, дурак, тебе же сказано.
Хвак отпрянул в ответ на это предложение и руку отдернул, а рукав его рубашки остался в пальцах того мужика. "У него даже пальцы сплошь волосаты" - остатками до смерти напуганного ума сумел подумать Хвак. В дополнение ко всем невзгодам, мужик этот обликом очень напоминал кузнеца, кузнецов же Хвак невзлюбил прочно и навсегда... Почему именно кузнеца? Да демоны его знают, почему... Может, из-за фартука, может клыкастая морда у него такая... словно бы насквозь прокалена кузнечным пламенем... Может, потому что мышцы у него чудовищной силой налиты - вон как их во все стороны расперло, и толстый живот им не помеха, у деревенского кузнеца Клеща такие же были...
Внезапный приступ ярости смыл с Хвака и страх, и оцепенение: он взмахнул кулаком что было силы, но... Замер кулак, застыл в воздухе, ибо голый мужик успел выпустить из пальцев обрывок рубашки, подставил ладонь и принял в нее Хваково запястье... И сдавил. Как будто стальными клещами прихватило руку - ой, больно! Быстро летел кулак, а мужик в обличье кузнеца еще проворнее оказался... Только Хваку некогда было об этом размышлять, ибо ярость в нем ничуть не угасла от вспыхнувшей боли, а лишь усилилась. Некогда было и выхватывать секиру и несподручно, вдобавок, - не с той стороны она висела... Хвак взмахнул левым кулаком и обрушил его на волосатое предплечье противника. Хороший удар получился: чужая рука выпустила запястье, и голый клыкастый мужик даже охнул. Но не было в этом оханье боли и страха, а только недоумение.
- Ух, ты! А он еще и дерется!
Мужик, похожий на кузнеца, широко шагнул к Хваку и оказался с ним вплотную: росту он был почти такого же, плечами - ничуть не уже, тело посуше, чем у Хвака, не столь гладкое, но все в волосах и в буграх чудовищных мышц, а руки... Руки у этого клыкастого мужика были, пожалуй, еще длиннее, чем у Хвака: опусти он их вдоль туловища - до колен, небось, достанут! Однако, мужик нашел своим рукам иное применение: он обхватил ими Хвака поперек живота, сомкнул ладони на его спине и сдавил. У Хвака аж в глазах почернело от этого нажима - вот-вот сейчас мозги на щеки вывалятся, а в портках - еще немного, и тово... Мужик крякнул, видимо удивленный, что Хвак еще в сознании, сдвинул ладони к Хваковым бокам, поднатужился, вознося противника повыше над собой и швырнул его оземь! Грянься Хвак беспрепятственно всею тушей - быть бы небольшому землетрясению, но неведомым чудом Хвак успел на лету поймать плечо этого мужика в левую ладонь, вцепился крепко и этим слегка ослабил силу своего падения, замедлил его. Тряхнуло обоих, и оба же кубарем полетели в мелкую пыльную траву. Хвак даже успел въехать десницей в клыкастое рыло, прежде чем сам почуял богатырский удар по затылку, от которого глаза едва не выскочили куда-то в кусты. Но удар - что удар - одним больше, одним меньше, а вот режущий холодок у самой шеи и продолговатый отблеск - это гораздо хуже...
- Лежи смирно, ублюдок, не то я своею властью прекращу общее веселье и одним ударом отделю твое вонючее жирное тело от твоей дурацкой головы. Скоси глаза, не шевелясь сам. Все видишь?
- Кх... да...
- Что видишь?
- Меч.
- Братцы с сестрицами! Да, может, он не такой уж и дурак? Давайте, я его просто порублю на куски и все. Большая часть достанется нашему Чимборо, в награду за перенесенные страдания...
- Ты что, а? Ты сам, что ли дурак, а? Какие страдания? Я никогда нигде не страдал, тем более от смертного! Ларро, а Ларро? Ты тут из себя старшего не изображай! Понял меня, да? Но он на меня руку поднял!
- Нынче не время нам всем слышать твои бабьи привизги, дорогой мой брат. Хорошо, будь по-твоему: получишь свой кусок не в утешение перенесенной обиде, а в награду за проявленную доблесть. Большую часть сожрешь ты, но и остальным вволю достанется, эвона мяса сколько. Подходит? Все согласны?
- Я не согласна. Если сестрица Тарр не врет нам и не ошиблась, то Матушка впоследствии может осердиться на ослушника, равно и на ослушницу.
- Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и... Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!
- Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но... Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но...
- На себя лучше посмотри! Моль ночная!
- ... скорее всего, я и Орига будем в меньшинстве, но голос мой за то, чтобы не лишать его жизни ни одним из доступных нам способов. Мне безразличны все смертные - хотя я люблю подарки от них - а этот жирный негодяй очень уж неприятен, однако я поднимаю свой голос против смерти и пусть Матушка видит, что я и Орига ей верны и послушны. В отличие от Уманы!
- Ах ты подлая...
- Тихо всем! Чимбо, ты чего скажешь?
- Я?.. Гм. Я как все. Но руки у меня чешутся башку ему отвернуть. Он поднял на меня свою подлую грязную руку!.. Вы все видели!
- Видели. Что смертный тебя вывалял в пыли да в птичьем дерьме! Позор!
Голый мужик в фартуке взвыл в ответ на насмешку той, кого называли Уманой, растопырил корявые пальцы и попытался подскочить к ней поближе, но воин с мечом заступил ему путь. Для этого ему пришлось снять свою ногу со спины лежащего смертного и убрать меч от его шеи.
- Стой, братец! Как ни горько - она истинное произнесла. Спрячь свою зубочистку, я не собираюсь дуэли с тобою устраивать. Спрячь, как брата прошу.
Хвак, весь в ужасе и оцепенении от невероятных догадок, все-таки воспользовался тем, что шея и спина свободны, и повернул голову - смотреть.
В руках у клыкастого мужика в фартуке сиял - иного слова не скажешь - легкий двуручный меч... Неведомо откуда взялся и точно так же вдруг исчез - и Хвак не понял, как это получилось. А у другого, который выглядел по-военному, в латах, но как-то иначе одет... не так, как ратники... меч по-прежнему обнажен... а сияние в его огромном мече тусклое и темное, как догорающие угли... Лысый, даже под шлемом это видно, безбровый...
- Не-е-ет, биться с тобою даже не собирался, я кузнец, а не забияка, но мои мечи, братец, твоего не хуже, ибо одно дело война, а другое...
Хвака словно подбросило в стоячее положение, и он опять бросился наутек, куда глаза глядят, лишь бы прочь от страшных этих... этих... этих... Богов!.. На пути его стояла одна из богинь и Хвак словно в скалу врезался: брык! - и упал, оглушенный, почти на то же место.
- Ну! Что я говорила! Убей его, Ларро! Он меня, меня - наземь сшиб, словно какую-то смертную... потаскуху!
И действительно: в своей безнадежной попытке убежать, Хвак случайно сбил с ног ту самую, отвратительную... клыкастую... Да они все при клыках, но у этой... у богини Уманы... очень уж они желтые и слюнявые! Гадина!
Хвака опять вскочил на ноги, уже с секирою в руке. Ярость в нем боролась с ужасом, и ярость победила: коли не убежать - надо драться... напоследок...
Секира встретилась с мечом, руку едва заметно тряхнуло и в ней остался обломок деревянной рукояти, в половину локтя длиною... Единым мечевым росчерком Ларро перерубил не только древко секиры, но и само тело ее, поперек лезвию, от жала к обуху, на две почти равные половинки. Хвак остался безоружным, однако, его почему-то добивать никто не стал: невероятной силы удар сзади в ухо и одновременно пинок по ногам повергли его в прежнее лежачее положение.