- Погоди, матушка! - Юный рыцарь выхватил из-за спины меч, наложил на рукоять обе ладони и приготовился. - Матушка! Я бью - а ты тотчас же вливай свое заклинание поверх моего, прямо в меч добавляй! В каждый удар, вместе!
Удар! - Санги, держись! - И удар! И еще! - Держись, рыцарь!
Княгиня Та Микол совершила святотатство и хорошо понимала это. Пусть так! Муж и сыновья не осудят ее за сей поступок - и это главное! Она даже в пылу магической битвы успела удивиться магической и телесной мощи своего младшего сына, а также остроте его ума: великолепной ковки меч, подкрепленный соединенными усилиями двух смертных колдунов, сумел нанести урон даже заклятиям богини
Но, увы - это был временный успех, незначительный урон: прорехи в прозрачной стене тут же затянулись, а меч лопнул... Секира сломалась еще быстрее. Княгиня сорвала с пояса свой меч, точнее, это был не меч, а придворная сабля по виду, пусть и очень хороших внутренних свойств... Сын, приняв саблю десницею, за два удара превратил ее в перекрученный кусок обгорелого железа... Вне себя от ярости и ужаса княгиня стукнула своими нежными кулачками по стене - и почти замертво отлетела навзничь!
- Матушка! - Докари бросился к матери, но она показала ему знаком, что жива...
- Со мной... все в порядке... затылком ушиблась, но это я уберу...
Охи-охи Гвоздик, чуявший что-то такое знакомое, родное... там... за скалами, тоже рвался вперед, теперь уже ползком, плотно прижимая жесткое брюхо к каменной тропе, но даже невероятная сила и настырность волшебного зверя была здесь бессильна: прополз три локтя - сквозь заклинания самой богини! - а стена медленно выдавила его обратно. И только глубокие борозды на камнях остались от его прочнейших острозаточенных когтей.
И упала скорбная тишина. Почернели скалы, не озаряемые больше всполохами боевых заклинаний рыцаря Санги Бо, исчезли последние звуки неравной битвы...
- Матушка!
- Нет, нет, Кари, не трогай меня, я полежу...
Рыцарь Докари подобрал сброшенный ранее плащ княгини, шелковый, на медвежьем меху, снял с седла свой.
- Матушка, позволь: я свой подложу, а твоим укрою.
Мать покорно приняла заботу сына, спряталась с головой под плащ и зашлась в беззвучных рыданиях.
Упрямый Гвоздик, вероятно, до самого утра не оставил бы попыток проникнуть сквозь запреты, но хозяин молча, единым знаком приказал - и вот уже Гвоздик сел поближе к плачущей женщине, младшей хозяйке, чтобы она понимала и чувствовала: он рядом, никому в обиду не даст, так что может больше не бояться и не плакать. Ну... и хозяин... поможет ему, чем сможет, если что. А обе кобылы, Черника и Рыжик, смирно стояли поодаль и осторожно пофыркивали: никто из хозяев не соизволил ни обтереть их после безумной скачки, ни седла снять... Ну, ладно, коли так, дело военное...
Докари Та Микол стоял у стены угрюм и спокоен: все. что должно было случиться - уже случилось, согласно велению судьбы и воле богов. Матушка невредима и надежно укрыта от ночного холода, Гвоздику все эти напасти магические - словно градинки по булыжнику, отскакивают безо всякого вреда, а он... он тоже в полном порядке. Главное - удержаться, не расползтись, не расклеиться, подобно медузе на берегу. В детстве он много перевидел зыбких этих медуз, это еще когда у него было ни родителей, ни наставника Снега... Снег ни при каких обстоятельствах не одобрил бы слякоти на ресницах воина. Заклятия богини, если верить свиткам и обычаям, простоят до рассвета, но и после того, как они растают, нет никакого смысла идти вглубь... на ту поляну... Незачем туда идти, вне зависимости от наличия или отсутствия следов. Или лучше так: матушка с Гвоздиком здесь его подождут, а он сходит и все же посмотрит. Главное - правильно дышать, как учил Снег, - и не позволять чувствам возобладать над разумом воина и рыцаря! Нельзя давать волю чувствам! Ну... нельзя же...
Рыцарь Докари Та Микол ждал рассвета, молча, гордо и недвижно, вглядываясь в тусклое мерцание стены, которое, время от времени, почему-то расплывалось в его глазах...
Но если бы вдруг он обернулся - то увидел бы еще одно странное свечение... или сияние... или зарево... там, на болотах, в нескольких долгих локтях отсюда... Свечение, которое не гроза, и не рассвет, и не заклинания.
* * *
- Джога! Ты видел!? Смотри, смотри!!!
- Ты бредишь, повелитель, нету там ничего, рассвет совсем в другой стороне - вон вершочек на окоеме наметился! Это вода на тебя так влияет, второй день только почти ее и пьешь.
- Цыц. Идем вон туда! Чует мое сердце: надо поспешить!
Самым-самым краешком обычного и магического зрения Хвак увидел свет, плывущий над жиденьким перелеском, совсем рядом, между болот, Хвак там раньше хаживал и не раз...
Словно вихрем выдуло из головы и сердца все прочие чувства и мысли: забыты были и голод, и омерзение от раздавленных в подземелье нафов, и даже Снег, о котором он непрестанно думал все это время, весь вечер и половину ночи, да, да, да! Все забыто, кроме свечения... сияния... того самого! Туда, бегом.
Хвак вполне способен был бежать и быстрее, если по ровной дороге, но местность уж больно гнусная: коряги, да кусты, да мелкие омуточки болотные - утонуть не утонешь, а споткнуться или сапоги в них потерять - запросто! Но пусть и так, а сердце, душа, ум, сущность - все подсказывают в единый крик: скорее!
И Хвак бежал, проламываясь сквозь кустарник, перепрыгивая через лужи и кочки, вряд ли какой из церапторов мог бы угнаться за ним, повторяя такие прыжки, но Хваку в этот раз было не до восхищения самим собою, он боялся опоздать... А ладонь-то пощипывает, а палец-то как жжет! Это оно... перышко зернышко... Это оно!
Хвак успел вовремя - некое внутреннее чутье, совсем не похожее ни на сердце, ни на разум, ни на внезапно примолкшего Джогу, подсказывало: успел! Вот оно, висит и светится, прямо над гладью черного омута. Сейчас оно застыло, словно выбирает, где опуститься... И опустится, и даст росток... Это ничего, что посреди болотной хляби, это он преодолеет... Вот дрогнуло, словно от дуновения неведомого ветерка и опять медленно-медленно движется сияние над ночною землей... Предрассветные сумерки, уже не ночь, но еще не утро...
Хвак словно зачарованный шел по берегу болота, чтобы не упустить взглядом, чтобы не спугнуть, чтобы спрямить поперек, когда миг настанет...
- Эй, детинушка! Ты чего это в ночи колобродишь, мирную болотную нечисть распугиваешь? Не стыдно?
Хвак с досадой отвел глаза от свечения и уперся ими в нежданную преграду. Перед ним стоял человек, ратник, черную рубашку которого Хвак видел так же ясно, как и в солнечный день, ибо он давно уже научился видеть, с помощью волшебства, и в сумерках и в полной тьме. Здоровенный ратник, почти с Хвака ростом, широкоплечий, рукастый, черная бородища по грудь. А сзади, за спиною, меч с отсверками... непростой меч...
- ПОВЕЛИТЕЛЬ!!! БЕГИ-И-И!!!
Хвак рыскнул глазами по сторонам - нет больше никого, а этот воин совсем не похож на богов, ни аурой, ни видом, вот на разбойника - очень похож, разбойников Хвак повидал на своем веку.
- Чего?
- Того, что ты забрался в те места, где тебя никто не ждал. Видишь ли, чурбан, болотные испарения и без того довольно мучительны для обоняния, и нет никакой нужды в том, чтобы подбавлять к этому смраду вонь от чужих нестиранных портков и портянок. Пшел вон отсюда, не мешай мне прикасаться к Вечности. Или подожди поодаль, если хочешь, я тебя потом зарублю... если успею...
- Чего-чего? - Хвак слегка ошалел от наглости этого незнакомца, он шагнул и с ходу ударил кулаком правой руки куда-то в лицо... Обычно такого удара хватало, чтобы в лепешку прикончить матерого цуцыря, но тут вдруг... иначе вышло. Кулак словно бы коротко взвизгнул от неожиданной боли, а незнакомец пролетел по воздуху локтей пять и кувыркнулся в болото.
- Ого! Да ты, деревенщина неумытая, не так уж прост! - Бородатый вынырнул из липкой грязи, она тотчас слезла с него, не оставляя следов, отплюнулся грязью же... Только что ему было по грудь, но вот он уже стоит на пузырящейся болотной поверхности, а она отвердела, вместе с хрупкими пузырями, держит его прочно. Жарко стало вокруг.