Геленка внимательно посмотрела на Губерта. Тот сидел с закрытыми глазами, жар все сильнее одолевал его. Она пожала плечами.
В промежутках между словами Анджея — Анджей говорил медленно, то и дело обрывая фразы и даже отдельные слова, — слышен был шум дождя и шелест воды в водосточной трубе. Это создавало какое-то деревенское, спокойное настроение. Геленка перевела взгляд с Губерта на Анджея. Она с удивлением смотрела на него: никогда еще не видела она брата таким.
— У человека столько этих «проклятий», — сказала она.
— А самое большое — желание дознаться правды, — неожиданно, деревянным голосом проговорил Анджей.
Геленка засмеялась.
— Правда! Что это такое — правда? Правду забрала с собой твоя Кася и скачет на ней меж облаков. Какой же ты наивный, Анджей. Все мы словно в математическом уравнении — да и не сами мы извлекаем из себя корни. За нас это делает история.
— Это ты наивная, — обиделся Анджей. — Я не математический символ, меня нельзя пересчитать. Я существую…
Геленка пожала плечами.
— Через миг можно перестать существовать.
— Конечно. Но я есть и буду чувствовать, что я есть, до последнего мгновения. А то, что я есть, — это и значит, что я человек. Я чувствую, что я есть.
Губерт открыл глаза.
— Счастливый, — сказал он. Голос его изменился. — А я вот не чувствую, что я есть. Да, не чувствую, что я есть.
— К чему ведет нереальность мира? — словно у самой себя спросила Геленка.
— К нереальности поступков, — подытожил Анджей.
— Но ты же не можешь сказать, что мои поступки были нереальны?
— Они были жонглированием. Игрой, не реализмом.
— Сейчас тоже есть игры: в полицейских и воров, — сказал Губерт.
Геленка испуганно посмотрела на него. Губерт встал и прошелся по комнате.
— Послушай, Анджей, зачем нам играть в слова? — сказал он. — Это же бесполезно. Разве не так?
Анджей пристально всматривался в пламя свечи. И вдруг заговорил:
— Но зато мы войдем в историю. Как входят в историю? Мы не знаем. Что такое история? Тоже не знаем. Знаем только, что наши действия вызовут определенные изменения в материальной действительности. Человек входит в историю тогда, когда он оставляет после себя материальный след. Мы оставим после себя материальный след — уничтоженный город. Это все.
Губерт стоял не двигаясь и нерешительно улыбался. Трудно было понять, что значила эта его улыбка.
— Я иначе представляю себе историю, — сказал он.
— Можешь представлять ее себе, как хочешь. Раз уж мы, необученные и невооруженные, начали борьбу, мне совершенно все равно. История, опирающаяся на мистификацию, — это вовсе не история. Или грустная история.
— Грустная история, — повторила Геленка.
— А что будет с нами? — спросил вдруг Анджей.
— Народ останется, — вполголоса проговорил Губерт.
— Да, но что будет со мной? — Анджей разволновался. — Что будет лично со мной? Чем я буду через день, через мгновение? Падалью. Ничем больше. И какое это имеет, какое это может иметь значение? Не для истории и не для народа. Все это слишком громкие слова для моего скудного ума. Для меня, для Анджея Голомбека, двадцати трех лет от роду. Что будет со мной? И какое это имеет значение для мира? Никакого. Решительно никакого.
— Прекрати истерику, — нетерпеливо проговорила Геленка. — Тебе же сейчас вести ребят.
— Не будь вечным Кордианом, — наставительно заметил Губерт.
— Нет. Я Фауст. Я заключил пакт с дьяволом.
Геленка с беспокойством посмотрела на него.
— То-то и оно, что никакого пакта ты не заключал. Ты один.
Губерт остановился на пороге.
— Погодите, — сказал он, — может, я еще что-нибудь вытяну из Эльжбетки.
И он пошел в другую комнату.
— Слушай, Анджей, нельзя так, — начала Геленка.
Но Анджей перебил ее.
— Знаешь, я говорил сегодня с мамой, — сказал он очень деловито.
Геленка удивилась.
— С мамой? О чем?
— Как это о чем? — Анджей пожал плечами.
— Тоже нашел время!
— Как раз самое подходящее. Мама должна была узнать, как дети относятся ко всему этому.
— Надеюсь, ты говорил только от своего имени?
— За Антека я говорить не мог.
— Ты сказал ей, почему Антек не вернулся домой? Ведь он мог бы и не погибнуть, если бы не сидел в этих проклятых Пулавах.
— А ты думаешь, в Варшаве не гибнут?
Они замолчали. Где-то далеко взорвалась граната, а потом еще две, одна за другой. Анджей прислушался.
— Вот видишь, мы никогда не узнаем, кто погиб сейчас.
— Тебе-то какое дело? Чудной ты какой-то сегодня, все бы тебе хотелось знать.