— Они стреляют еще только над головами, — сказал Спыхала.
Это была пока еще нестрашная встреча с войной, но Оля не могла избавиться от воспоминания об этом зрелище. Когда повозка проезжала мимо, пленные украдкой бросали на них взгляды, пробовали даже улыбаться. Один молодой еврей подмигнул Оле, словно говоря: «Ну, ничего, пускай себе постреляют». Этот взгляд преследовал ее весь день, и когда они поздно ночью, уже за Венгровом, остановились на ночлег в какой-то придорожной избе у бедных, перепуганных крестьян, она долго сидела на табуретке перед кухонным очагом и не могла произнести ни слова.
Спыхала подошел к ней.
— Вы устали? — спросил он.
Она не ответила. И только спросила немного погодя:
— Где мальчики?
— Выпрягают лошадей, их надо напоить и накормить. Иначе завтра не потянут.
— Много ли мы проехали?
— Немного, — ответил Спыхала, — каких-нибудь сорок километров. — Что с вами? — спросил он, заметив, как Оля бледна.
— Да ничего. Только я все думаю: неужели они потом всех этих евреев расстреляли?
— Нет, пожалуй, — сказал Спыхала. — Они ведь им еще нужны, чтобы собирать патроны.
— Почему же наши все так побросали? — безучастно спросила Оля.
— Потому что было тяжело. Удирать приходилось.
— Удирали, всюду удирали, — повторила Оля. — Я ведь видела, что делалось по дороге из Варшавы.
— Не удивляйтесь этому, — с какой-то неожиданной ласковостью сказал Спыхала.
Изможденная крестьянка, которая когда-то, наверно, служила по поместьям и знала «панские» порядки, вскипятила в чайнике воду. Она была очень растрогана, когда Спыхала, заварив чай из маленькой коробочки, взятой из Пустых Лонк, угостил ее горячим крепким напитком. Потом все сидели в горнице, которую им отвели на ночлег хозяева. Здесь стояли две кровати. Решили, что Ромек будет спать над конюшней, на сене, чтобы быть возле лошадей. Спыхале пришлось устроиться на одной кровати с Анджеем. Другая кровать, стоявшая в углу под образами, широкая, хотя и жесткая, была предоставлена Оле. Здесь же висела фотография хозяина в военной форме, который и сейчас где-то защищал отчизну. На все вопросы о нем хозяйка отмалчивалась и только тяжело вздыхала.
Оля и Спыхала сидели в горнице за столом, пили чай и ждали мальчиков. У хозяйки в чулане нашлось еще несколько яиц, и Оля решила поджарить для мальчиков яичницу.
Тем временем Ромек и Анджей, накормив и напоив лошадей, вышли на дорогу. Асфальт на шоссе отливал серебром в густой темноте сентябрьского вечера. Из парка невдалеке глухо доносились голоса. Хозяйский сын, парень лет четырнадцати, сказал Ромеку, что в парке стоят немцы.
— Там, наверно, штаб, — заявил мальчуган, он уже неплохо разбирался в военных порядках. — Сколько всего туда понаехало! И автомобили, и разные офицеры… Идите посмотрите.
— Так ведь, наверно, не пускают?
— Э-э, они даже караула не выставили, — ответил мальчик. — Я там уже три раза был. Немецкого супа получил. Варят на кострах. Там помещичья усадьба, — пояснил он.
— Пойдем, — затормошил Ромек Анджея, который остановился в нерешительности, — посмотрим.
И в самом деле не было никаких караулов, они свободно прошли на территорию лагеря, никто даже не заметил их. Несколько деревенских мальчишек вертелись у костров.
Ворота у въезда в парк были разрушены. Видимо, оказались узкими для грузовиков или танков. От ворот вела к дому аллея старых грабов. Вдоль аллеи, отступив в глубину парка, стояли легковые автомобили и грузовики. Между деревьями тут и там пылали костры. Солдаты, лежа, грелись у огня либо сновали с судками в руках.
Анджей и Ромек подошли почти к самой усадьбе. На классическом крыльце бывшего помещичьего дома были установлены рефлекторы с аккумуляторами. Несмотря на костры и льющийся из дома яркий электрический свет, в аллее было довольно темно.
Юноши ходили по аллее взад и вперед, и никто не замечал их. Два молоденьких немецких офицера, прогуливаясь по аллее, то и дело проходили мимо них. В мерцающем свете лица их казались красивыми, интеллигентными; они похожи были на студентов, гуляющих по университетскому двору. То держась за руки, точно школьники, то в обнимку, они гуляли и оживленно рассказывали что-то друг другу, поминутно хохоча и совершенно не замечая идущих навстречу поляков.
Каждый раз, поравнявшись с офицерами, Анджей стискивал зубы.