«Столько слов — и все это не имеет никакого значения. Хосе, мальчик, погиб, не успев закончить перевод «Антигоны», так же как был убит каноник Аризтимуно, как новеллист Онандья, как переводчик Маркьеги. Никакие воспитания чувств здесь не помогут, все воспитания несостоятельны». Он хорошо помнил русскую революцию и жертвы, которые она вызвала. И помнил, как Володя говорил там, наверху, Неволину и Валерию, что это последние жертвы и что больше крови уже не будет.
И вот вновь потоки крови. «Братья его убили, — сказала скорбная сестра, одетая в черное Элисия. — II est tue». Как иногда в дешевой постановке со всех сторон сцены трагическим шепотом перекликаются голоса, повторяющие одну и ту же фразу, так и теперь со всех сторон вычурного собора, из каждого излома, из каждого сталактита, из каждого каменного цветка до ушей Януша доносились неотвратимые слова: «II est tue».
Они звучали как приговор не только Амундзарану, но и Янушу. Он знал, что солгал, сказав Элисии, что никому не писал о встрече с Хосе. Как сквозь сон припомнилось ему содержание письма Эдгару. Писал он его поздно вечером в пустом гостиничном номере. Напротив его окна, через улицу, виднелось открытое окно машинистки, которая работала день и ночь. Она смотрела в его окно, и он подозревал, что она влюблена в каждого, кто живет в этом номере. Он был не в себе от грусти, от тоски, от страха перед жизнью, и письмо было посвящено главным образом этим чувствам. Вполне возможно, он написал что-то и о молодом баске, поскольку тот переводил «Антигону». Но ведь не это было основным занятием Хосе.
«Вот так и предают человека, — подумал Януш, стоя перед «золотой лестницей». — Так обрекают его на смерть: мимоходом, испытывая благородные чувства, восторгаясь и умиляясь самим собой. Что ж, все просто и обычно. Становятся по одну сторону, а там — другая сторона. И одна из сторон стреляет. Вот и все».
Он передернулся — замерз в холодных стенах громадного собора и почувствовал себя одиноким. Ощущение физического холода убило в нем все остальные мысли.
«Вот и все, — повторял он. — И я ничем не могу помочь».
Он вышел.
«Да, но Иуда преследовал хоть какую-то цель. Там был хоть какой-то повод — ради тридцати сребреников — а здесь ни за что, совершенно даром. Просто так…»
— Чудесно, сударь, — произнес он, подходя к гостинице.
В номере у Марыси пили чай. Смуглый подросток в белой куртке («Как в большинстве гостиниц», — подумал Януш) принес чашки и стал разливать всем поочередно чай. Сначала этой глупой гусыне, потом Марысе, потом Янушу.
— Представь себе, Януш, — сказала графиня Казерта, — наши войска заняли уже пол-Мадрида.
Марыся улыбнулась.
— Ты всегда преувеличиваешь, Роза, — сказала она, поднося чашку к губам, — никто не говорил о половине Мадрида, они только подошли к самому городу и сейчас заняли предместья.
Януш ничего не сказал.
— Я получила un telegramme, — снова сказала Билинская. Поскольку она не сообщила, от кого телеграмма, это значило, что телеграфирует Спыхала.
— Ну и что? — спросил Януш.
— Мы уже можем возвращаться домой, — улыбнулась Марыся. Улыбка была весьма многозначительной.
Януш сделал вид, что не заметил ее, нагнувшись над корзиночкой с печеньем.
— И когда возвращаемся?
— Да хоть завтра, — ответила Билинская.
— О нет, Мари, — молитвенно сложила руки графиня Казерта, я так хорошо чувствую себя с вами.
Билинская пожала плечами.
— Посмотри, как выглядит Януш, он же тут как рыба без воды. Не может жить без польского воздуха.
Януш вскипел:
— Не смейся над этим. Мне действительно нужен для жизни польский воздух. А здесь очень трудно дышится.
Графиня Казерта взяла его за руку:
— Подожди, подожди, скоро мы победим. Вот тогда будет жизнь.
Билинская многозначительно взглянула на Януша. Даже она понимала, сколько фальши в словах золовки.
— В конце концов, в Польше жизнь тоже не роман, — заметила она.
Януш грустно улыбнулся.
— Вот именно. Если уж здесь я чувствую себя рыбой, вытащенной из воды, то там… там…
— Как же ты чувствуешь себя у нас? — с холодной иронией спросила Марыся, словно задавая этот вопрос не брату, а какому-то очень далекому человеку.
— Как золотая рыбка в аквариуме, — сказал Януш.
Графиня Казерта звонко засмеялась.