— Щуки иногда любят лакомиться золотыми рыбками, — сказала Оля.
— Ну что ты сочиняешь! — возмутился Эдгар. — Золотые рыбки живут в аквариумах, а щуки в реках, в озерах, в больших водоемах. Как же они могут есть золотых рыбок? Они же не соприкасаются…
— А если аквариум разобьется?
— Если аквариум разобьется, то золотые рыбки сдохнут, прежде чем попадут в воду, где рыскают щуки. Нет, сравнение у тебя явно не получилось.
— Может быть. Но то, что мы чем-то похожи на золотых рыбок, в этом я уверена, — бросила Оля на ходу, так как в передней раздался звонок.
Никто, пожалуй, не изменился за эти пятнадцать лет так, как Керубин Колышко. Из стройного юнца, всегда небрежно одетого, он превратился в толстого элегантного господина в костюме от Дорочинского и шелковой рубашке с пестрым галстуком. Но, несмотря на это, он остался столь же подвижным и злоязычным. Острота ума его слегка потускнела, и был он уже больше адвокатом, нежели писателем. Вел адвокатскую контору и выступал на многих громких политических процессах, защищая коммунистов — и даже довольно известных. Однако в Брестском процессе {142} Керубин участия не принимал. То ли никто к нему не обратился, то ли он считал себя не такой уж заурядностью, чтобы «возиться с этим дерьмом», как он называл процесс.
Войдя, он тут же кинулся на Януша. Слушая его излияния, можно было подумать, что встретились два друга. При этом он был настолько бестактен, что не мог не вспомнить о «горе», постигшем Януша. Оля встревоженно взглянула на Керубина.
— Стихи еще пописываете? — спросил Януш.
На этот раз в замешательство пришел Керубин, почувствовав, что ему вновь хотят отвести роль, играть которую он уже не желал.
— Стихи? Нет, очень мало, больше занимаюсь критикой в литературных журналах.
— Я как раз недавно читала, — сказала Оля. — У вас удивительно тонкий подход к оценке книг. — такой поэтический…
— Вообще-то, — заметил Эдгар, — критика — это тоже поэзия.
— Все поэзия, — пожал плечами Януш, — и коль на то пошло, то подобные определения ничего не определяют. Ну что такое поэзия?
— Ох уж эти мне ваши разговоры — вечно начинаются и кончаются дефинициями поэзии. Странно, что годы ничуть не изменили вас.
— Потому что мы все еще пребываем в эпохе «Шехерезады», — сказал Эдгар. — Все равно какой, Римского-Корсакова или моей…
— О, это огромная разница. Та «Шехерезада» — эпоха нашей молодости.
— Тогда скорее уж «Verborgenheit», — задумчиво произнес Эдгар, положив пальцы на клавиши.
С минуту все молчали. А помолчав, сразу же перешли к повседневности.
— Ну что такое воспоминания? Сны! — высказался адвокат-поэт. — Сегодня — это куда важнее.
Керубин Колышко непременно хотел в ближайшее время видеть Януша у себя. Януш приехал из Коморова только на несколько дней и был очень занят, и поэтому предложил встретиться на другой же день.
У Колышко была солидная адвокатская контора на Капуцинской. Квартиру он снимал в респектабельном доме, на третьем этаже — несколько комнат, хоть он и не был женат. Идя к нему, Януш припомнил, как он навещал Керубина, когда тот жил на Прибазарной, в здании старой богадельни, в анфиладе комнат, где стояла старая фисгармония. Ничто не напоминало сейчас того старомодного дома, равно как не было тут ничего и от современности — ни в самом здании, ни в квартире, полной клубных кресел и бархатных портьер. Януш иронически усмехнулся, входя в этот храм преуспевающей адвокатуры.
«Странно, — подумал он, — что я всегда с какой-то насмешкой отношусь к бедному Колышко. И вдруг ударил себя по лбу: да ведь это же фигура из Диккенса, ей-богу! Керубин Колышко — чисто диккенсовский герой. Но за каким дьяволом я ему понадобился? Что у него может быть ко мне? Опять кому-то от меня что-то нужно!»
Он погрузился в вишневое кресло, с полным безразличием отнесясь к тому факту, что одно из этих кресел уже занято толстой блондинистой личностью с явно семитскими чертами лица. Толстый господин этот чуть приподнялся с кресла.
— Прошу простить, — сказал он, — но у Керубина такие кресла, что с них трудно подняться. Прирожденный сибарит…
Януш улыбнулся, так как незнакомец выговаривал слово «сибарит» точно так же, как княгиня Анна. Как будто звуки «и» и «р» с трудом проходили у него сквозь горло. Что-то этакое аристократическое с претензией на значительность слышалось в голосе незнакомца. Хотя Януш и не любил рассматривать людей в упор, тем не менее он поднял взгляд на человека, утонувшего в глубоком кресле, и стал к нему приглядываться.
«Занятный субъект», — подумал он.
Лицо незнакомца, как будто слегка опухшее, брюзгливое или высокомерное, было асимметричным. Правая сторона была совсем иной, чем левая. Левая — мечтательная и мрачноватая, правая — полная энергии и решимости. Светлые волосы беспорядочно сбились надо лбом, словно их никогда не расчесывали, в уголках губ то и дело скапливалась белая слюна, особенно когда он говорил. Имени его Януш не расслышал, а может быть, Колышко даже и не назвал его.
— Вы, кажется, едете в Испанию? — бесцеремонно спросил толстяк.
Януш взглянул на него с глубочайшим удивлением.
— Я? И в мыслях не было. — И, обращаясь к Колышко, который уселся за стол, точно желая подчеркнуть официальный характер разговора, добавил: — Последнее время я было принялся скитаться по свету, вот досужие языки даже Испанию припутали. Интересно, на чьей я должен был быть стороне?
— Разумеется, на стороне Франко. У вас ведь, кажется, там родня.
— Послушайте, Керубин, — насторожился Януш, — что все это значит?
Керубин как-то неопределенно усмехнулся, играя разрезальным ножом. Незнакомец недовольно поерзал в кресле.
— Сейчас я вам все объясню. Нам стало известно, — он отнюдь не спешил объяснить, кого он подразумевает под этим «нам», — что вы должны сопровождать сестру, княгиню Билинскую, которая как раз собирается навестить свою золовку и ее родственников. А поскольку владения графини Казерта находятся неподалеку от Бургоса, естественно, вы должны очутиться на территории генерала Франко. Надеюсь, ясно? — спросил он деловито и без улыбки.
— Мне об этом пока ничего не известно, — озадаченно ответил Януш.
— Очевидно, сестра еще не успела вам об этом сказать, — собеседник стряхнул пепел в голубую пепельницу — единственное светлое пятно в этом темном кабинете. — А может быть, она собирается поставить вас перед свершившимся фактом? Боится, чтобы вы не воспротивились, и, по-видимому, на днях явится к вам с паспортом и билетом.
Януш так и не мог понять, издевается незнакомец или говорит серьезно. Он взглянул на Керубина, но тот отвел глаза.
— А ты не ошибся, Ежи? — обратился он к своему гостю. — И потом ты начал так круто — у меня такое впечатление, что пан Мышинский даже испугался.
— Господи, с чего вы взяли! — рассмеялся Януш, и к нему тут же вернулось самообладание. — Ничуть я не испугался. Наоборот, очень хотел бы побывать в Мадриде…
— Ну, до Мадрида вам пока что далеко, — спокойно сказал тот, кого Колышко назвал «Ежи».
— Что ж, и Бургос чего-то стоит, — согласился Януш.
— Вы знаете Испанию?
— Нет, никогда там не был.
— Впрочем, это не имеет значения. Так вот, у нас к вам просьба. Нам нужно переслать письмо…
— Письмо? Кому?
— Адресат пока что анонимный.
— Как же я его найду?
— Вам и не нужно будет искать. Он сам явится к вам, как только вы прибудете в Бургос.
— Какое чудесное путешествие, — нейтрально вздохнул Колышко.
— В данный момент не очень, — сказал Януш, следя за дымком папиросы. — Кроме того, меня несколько озадачивает причина, по которой моя сестра именно сейчас должна отправиться… навестить родных.