— Оля, — сказал он, — что с вами?
Вытянув руку в сторону зала, Оля ответила:
— Это из-за вас. Вот возьму и выйду замуж за этого пекаря!
Казимеж испуганно смотрел на Олю и, не отдавая себе отчета в том, что говорит, произнес машинально:
— А почему бы вам и не выйти за него замуж?
Оля закрыла лицо руками и снова отвернулась к окну. Она ничего не говорила, не плакала. Спыхале даже не было ее жаль. Он только злился на нее за то, чему сам был виной.
— Где Юзек? — спросил он.
Оля показала на дверь в коридор и твердо ответила:
— Там, у Януша.
Не оглядываясь, Спыхала пересек комнату и отворил дверь. Оля ждала, что он остановится, вернется. Но звук его тяжелых шагов слышался уже в конце коридора. Он постучался в комнату юношей, вошел туда и долго не возвращался.
На пороге столовой появилась мать.
— Пойдем, Оля, пан Голомбек хочет попрощаться с тобой.
Девушка нехотя вышла в зал. Как во сне, подала пану Франтишеку обе руки. Он спросил, может ли прийти завтра.
— Хорошо, приходите, — ответила Оля и, отвернувшись от него, увидела сияющее радостью лицо матери, которая забыла даже про зубную боль. Голомбек ушел.
Тетя Михася порывисто обняла Олю своими худыми руками.
— Боже мой, Оля, — сказала она, — ты вся дрожишь!
— Здесь так холодно, в этом зале. Пойдем, мамуся, к себе.
До самого вечера просидела Оля с матерью в своей комнате.
Они не вышли и к обеду.
IX
Фронт окончательно развалился. Вокзалы, вагоны, поезда, даже шоссейные дороги заливала серая солдатская масса. Солдаты, самовольно оставляя окопы, возвращались домой. Тем временем большевистская армия под руководством энергичных комиссаров продвигалась на юг. В январе 1918 года большевистские полки заняли Киев и Одессу, {18} тесня части Центральной Рады. Когда Одесса оказалась в руках революционной армии Ленина, Эльжбета Шиллер решила уехать из Петрограда и пробраться к родным. Это было трудное путешествие, решиться на него было нелегко.
Прежде всего, чтобы не привлекать к себе внимания, следовало слиться с толпой, которая осаждала нерегулярно курсирующие поезда. Все необходимые пропуска Эльжбета, как певица петроградской оперы, получила довольно легко. Ехала она со своей давнишней питомицей — полусекретаршей, полуслужанкой Геленой. В полушубках, в больших платках, они смешались с толпой солдаток и пробрались в вагон поезда, идущего в Киев. Поезд отправился не сразу, патрули в течение нескольких часов проверяли документы: никто не мог уехать из Петрограда без разрешения — выискивали аристократов, купцов и царских офицеров.
Эльжуня устроилась в кресле, которое некогда служило сиденьем в первом, а может, во втором классе, теперь же из-под содранной обивки вылезали пружины и волос. Гелене пришлось стоять. Рядом оказался толстяк в черной поддевке, какие прежде носили небогатые купцы и приказчики. Он старался держаться в тени, однако шапка на голове у него была новая, и это сразу бросалось в глаза.
Толстяк поглядывал на Эльжуню, угадывая ее принадлежность к тому самому петербургскому «свету», к которому, по-видимому, принадлежал и он и от которого сегодня лучше было не только отречься, но и бежать подальше. Эльжбета тоже догадалась об этом, пассажира выдавало нетерпение, с каким он ожидал отхода поезда. Видно, ему было крайне необходимо уехать на юг. Перед самым отправлением в вагон вошел патруль. Собственно, вошел только один солдат, другой остался на перроне и через окно с выбитым стеклом торопил его:
— Кончай, поезд трогается!
Солдат просматривал документы из чистой формальности. Спросил он документы и у мужчины в новой шапке. Тот дрожащими руками подал их. Бумаги как будто были в полном порядке. Комиссариат здравоохранения разрешал фельдшеру Рабиновичу выехать к семье в Киев.
Но солдату что-то не понравилось во внешности «фельдшера Рабиновича».
— Вы кто такой? — спросил он, не отдавая пропуска.
— Вы же видите, я фельдшер Рабинович. Живу постоянно в Киеве.
— На какой улице?
— На Фундуклеевской.
— Врешь! — вдруг заорал солдат, — На Фундуклеевской никакой фельдшер Рабинович не живет!
Мужчина заколебался.
— Раньше я жил на Терещенковской, — добавил он. Это его и погубило.
— Пошли за мной! — приказал солдат.
Рабинович стал быстро объяснять что-то, но язык не слушался его. А солдат на перроне все твердил:
— Вася, живей, уже сигнал дали.
— Живо, живо за мной! — кричал солдат Рабиновичу.
Мнимый фельдшер с отчаянием оглядывался вокруг, ища спасения. Эльжбете стало жаль его. Не сознавая, что делает, она с улыбкой обратилась к солдату:
— Зачем вы уводите товарища Рабиновича? Он едет со мной в Киев. Это мой знакомый.
— А ты еще кто такая?
— Я певица Мариинской оперы Эльжбета Шиллер, — сказала Эльжуня с достоинством.
— Певица? — переспросил солдат.
— Вася, Вася, скорей, — торопил голос за окном, — поезд трогается.
— Да, певица. Вы обо мне не слышали?
— Ну вас к черту! — выругался солдат, махнул рукой и протиснулся к выходу — поезд уже в самом деле медленно пошел.
Фельдшер Рабинович нагнулся, чтобы не было видно с перрона, и пожал руку Эльжуне.
Все прошло благополучно. Несколько часов стояли в Москве, а потом в Киеве ждали, пока их вагон прицепят к другому составу. Рабинович записал адрес певицы и обещал, что в ближайшие дни даст о себе знать.
Эльжбета падала от усталости, когда после недели трудного путешествия очутилась наконец в Одессе. Отворив дверь, Эдгар увидел на пороге сестру с Геленкой. В полушубке и платке Эльжбета вошла в столовую и опустилась на стул, поддерживаемая братом и вбежавшей испуганной матерью. Взгляд Эльжбеты упал на высокого красивого юношу, который стоял по другую сторону стола и с изумлением смотрел на нее.
— Юзек! — сказала Эльжбета. — Я не узнала тебя в первую минуту. Мама, нельзя ли как-нибудь помыться?
— Сейчас что-нибудь придумаем. Надо согреть воды в кухне на плите…
— Только не трогайте Геленку, она тоже измучена.
Но Геленка уже сняла с себя полушубок, размотала все платки, в какие была закутана, и спокойно принялась хлопотать по дому.
— Где поселится панна Эльжбета? — спросила она.
— Ее комната свободна. Юзек, помоги Гелене перенести вещи.
Юзек схватил чемоданы Эльжуни, обвязанные для маскировки мешками, и понес их по длинному коридору в комнатку, находившуюся между спальней стариков Шиллеров и комнатой, которую занимали они с Янушем. Комнатка была маленькая, но очень уютная, обитая кретоном с крупными коричнево-зелеными птицами на кремовом фоне. На письменном столике стояла большая фотография Карузо {19} . Было здесь также миниатюрное пианино. В комнате стоял запах каких-то особенных духов. Сильный и в то же время нежный, он напоминал запах не то увядающей акации, не то нераспустившейся сирени. Поставив чемоданы на пол, Юзек спросил Геленку:
— Чем это здесь так пахнет?
— Это любимые духи панны Эльжбеты «Nuit de Paris», — ответила Геленка, обнаружив, к удивлению Юзека, хорошее французское произношение.
Над кроватью висела картина художника немецкой школы, на которой была изображена сцена из легенды о розах святой Елизаветы. Под картиной небольшая гравюра: Лист в сутане дирижирует оркестром, исполняющим ораторию «Легенда о святой Елизавете».
Когда Юзек вернулся в столовую, Эльжбета, все еще в полушубке и в платке, горячо обсуждала с матерью и тетей Михасей, у которой, как всегда, была повязана щека, предстоящий брак Оли и Голомбека.