— Это нелепо — выдавать молодую девушку за старика.
— Но ведь он молодой!
— Все пекари старики.
— Он кондитер, моя дорогая, кондитер! — с возмущением говорила тетя Михася.
— Они вернутся в Варшаву, — пани Шиллер устремила глаза ввысь, — подумай, Эльжуня, какое это счастье для Михаси!
— Но ведь не тетя Михася выходит замуж! — воскликнула Эльжуня негодующе.
Эдгар сидел рядом с сестрой и держал ее за руку. Он молча смотрел на нее и даже не слышал, о чем это они говорят.
Когда вошел Юзек, Эльжуня вспомнила о нем.
— Знаешь, я тебя не узнала, кто бы мог подумать, что ты так вырастешь! Этакий высоченный мужчина! А где мама?
— Мама ушла в город, скоро вернется.
Слова, какими они обменялись, были самые обыденные, но чуткое ухо Эдгара уловило в их голосах какой-то необычный оттенок. Он оторвал взгляд от лица сестры и внимательно посмотрел на Юзека.
Юзек и сам ощутил, что вложил слишком много чувства в простые слова: «Мама ушла в город, скоро вернется». В голосе прозвучала какая-то многозначительность. Будто натянутая струна виолончели. Он смутился и густо покраснел.
Эдгар заметил это.
— Почему ты не раздеваешься? — спросил он сестру, вставая.
— Уж лучше я у себя, — ответила Эльжуня, поднялась с места и, шатаясь от усталости, медленно пошла по коридору.
Через несколько дней появился фельдшер Рабинович. Геленка проводила его к Эльжуне. Из своей комнаты, через стену, Юзек слышал их громкий разговор и веселый смех. Это, непонятно почему, очень раздражало его.
У Юзека сидел Валерек, одетый в штатское. Где он живет и чем занимается, было неясно. Братья никак не могли найти общий язык. Юзек задавал вопросы прямо, а Валерек, как всегда, отвечал уклончиво. Так и не сказал ничего определенного. Похоже было, что занимается он торговлей. Но чем торговал, с кем и где — понять было невозможно. Впрочем, Юзек почти не слушал болтовню брата, рассказывавшего какие-то странные вещи о Спыхале. Он прислушивался к тому, что делалось за стеной. Разговор там был непродолжительный, вскоре послышались шаги по коридору, хлопанье двери, три звонка (так Эльжуня вызывала Геленку), и кто-то вышел в переднюю.
— Что такое ты говорил о Спыхале? — машинально спросил Юзек.
— Что он ведет здесь какую-то секретную работу… — сказал Валерек. — Никак не могу разнюхать — какую.
Валерек стоял у окна. Юзек смотрел на его высокую, тонкую, еще не сложившуюся фигуру. Ему не нравился беспокойный блеск, глаз Валерека. Когда тот наклонялся к нему и смотрел испытующе, левый глаз его словно уходил куда-то, ничего не выражая. Юзек возмущенно пожал плечами.
— Лучше уж не разнюхивай…
Он встал и пошел в столовую. Там посреди комнаты стояла пани Шиллер. Широко раскрыв глаза, она растерянно глядела в лицо Эльжуне, которая горячо убеждала в чем-то мать.
— Сейчас? Пароходом? По заминированному морю? — спрашивала пани Шиллер.
— Но ведь только до Румынии, — сказала Эльжуня.
— Румынию заняли немцы.
— Не всю. Он говорит, что будет пробираться в Константинополь.
Дамы замолчали. Пройдя через комнату, Юзек отправился к Эдгару. Тот лежал на кровати и читал.
— Знаешь, великолепная книга, — он назвал русскую фамилию автора. — О Сицилии…
Юзек молча сел в кресло у кровати. Но он не слушал, а лишь рассеянно поддакивал Эдгару, который что-то рассказывал ему о Сицилии. Подслушанный разговор встревожил Юзека, хотя смысл был ему непонятен. Из зала донеслись звуки вокальных упражнений. Это Эльжуня занималась с Ганкой, дочкой дворника, у которой оказался красивый голос.
— Странный ты, Эдгар, — сказал вдруг Юзек, — ни до чего тебе нет дела.
— Как это ни до чего? Наоборот, мне до всего есть дело.
Вошел Януш. Он, тоже молча, уселся в углу комнаты, и, хотя сидел там неподвижно, видно было, что он взволнован.
— Немцы продвигаются {20} вслед за разваливающейся армией, — вдруг сказал он, — скоро они будут здесь. В Крыму, на Дону наступает белая армия. {21} Положение красных в Одессе с каждым днем ухудшается.
Все помолчали, затем Эдгар вернулся к рассказу о Сицилии. Заговорил о Флоренции. Пение в зале смолкло, Эльжуня начала пробовать с Ганей гаммы. Юзек почувствовал, что больше выдержать не в силах.
Наступил вечер.
После ужина Юзек постучался к Эльжуне и смело вошел в комнату. Эльжуня сидела за письменным столом и, совсем не удивившись, подняла на него свои большие голубые глаза.
— Садись, Юзек.
Он сел у самого стола. Никогда еще так близко не видел он лицо Эльжуни, эти трепещущие ноздри, эти губы, такие выразительные, когда она говорила. У Эльжуни была великолепная дикция. Он наклонялся к ней все ближе, будто ловил каждое ее слово, хотя, по правде говоря, смысл их не доходил до его сознания.
Внезапно он прервал ее на полуслове:
— Этот фельдшер, что приходил сегодня, кто он такой?
Эльжуня усмехнулась.
— Это вовсе не фельдшер. Тебе я могу сказать, ты не выдашь. Это банкир Рубинштейн, знаешь, тот, из Петербурга. Он хочет пробраться в Крым, везет деньги, которые принадлежат матери царя.
— И ты хочешь с ним уехать?
Эльжуня испытующе взглянула на Юзека.
— Откуда ты знаешь?
— Догадался, — шепнул он, — вернее — предчувствовал.
Он схватил ее руку повыше кисти, ощутил теплоту ее кожи и холод браслета.
— Не уезжай! — сказал он. — Не уезжай!
Эльжуня добродушно рассмеялась.
— Что тебе мерещится? — сказала она, — а впрочем, почему бы мне и не поехать? Конечная цель его поездки — Лондон. Там у него деньги. Он поможет мне добраться туда. Я еще никогда не пела в Ковент-Гардене.
Юзек не слушал того, что она говорила. Он все сильней сжимал ее руку и, чувствуя, как пульсирует ее кровь, все твердил одно и то же:
— Не уезжай, не уезжай!
Эльжуня рассердилась. Браслетка врезалась ей в тело.
Она попыталась вырвать руку, но ей это не удалось.
— Что с тобой? — крикнула она. — Пусти! Мне больно!
Она откинулась назад, изогнув белую шею.
Не отпуская ее руки, Юзек склонился над ней. Сказал сквозь зубы с дрожью в голосе:
— А мне, думаешь, не больно, что ты совсем не смотришь на меня?
И поцеловал ее прямо в губы, коротко, сильно. Эльжуня закрыла глаза. Юзек оторвался от нее, отошел к двери, потом вернулся. Она сидела все так же, откинувшись назад, неподвижная, с закрытыми глазами.
— Не запирай на ночь дверь, — шепнул он ей на ухо, — я приду к тебе.
X
С тех пор как Одессу заняли большевики, наверху у Тарло обычно собиралось множество народу, но бывало и совсем безлюдно. Неволин и Володя были по горло заняты. Неволин работал в каком-то учреждении, Володя — вначале в городском Совете, а потом в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Для Ариадны наступил новый этап: она носила папаху, ходила на митинги и собрания, где произносила речи и декламировала революционные стихи. В моду входил Маяковский, и, как прежде она напевно читала стихи Блока, слегка растягивая ударные слоги, так сейчас бросала в толпу отрывистый стих Маяковского. Януш, несколько раз слышавший выступления Ариадны, предпочитал, чтобы она читала Блока.
Теперь Януш большую часть времени проводил у Тарло, а у Шиллеров появлялся только к ночи. Но на Вокзальной ему редко случалось застать всех вместе. В особенности редко видел он Ариадну, и уже почти никогда не бывали они наедине. Она приходила перед самым комендантским часом — либо возбужденная, с горящими щеками, и рассказывала о последнем собрании, либо угрюмо-спокойная — тогда она не произносила ни слова. Володя приносил с собой в неразлучном портфеле груды бумаг, с озабоченным лицом просматривал их, сидя за столом в первой комнате, а во второй Ариадна негромко разговаривала с Неволиным и Янушем. Она стала какой-то недоверчивой, держала себя так, словно Януш ее предал.