— Что это? — прошептал Юзек. — Почему она так поет?
В коридоре послышались тихие шаги, дверь отворилась, и вошел Эдгар. Голос Эльжбеты звучал все громче, как виолончель со снятой сурдиной. Юзек взглянул на Эдгара, но не шевельнулся, не изменил позы.
Дрожь пробежала по телу Януша. Ария Генделя заканчивалась дивным пианиссимо, и два заключительных аккорда замерли в великолепной каденции. Никто не шевельнулся. Снова начался аккомпанемент — тихий, трепетный. Эльжбета пела теперь одну за другой итальянские песни Вольфа. Янушу виделся теплый край, край счастья, который не существовал на земле в двадцатом веке и нигде не мог существовать — только в песне. Предчувствие счастья внезапно смешалось в душе Януша с тревожным ожиданием какого-то страшного события, и он повторил мысленно вопрос Юзека: «Что это? Почему она так поет?» Ему стало страшно оттого, что здесь происходит нечто бесконечно важное, а он ничего об этом не знает и что судьба его решается где-то вовне, без всякого его участия. Его судьба или, может, их судьба — всех троих? Лицо Эдгара белело в темноте, он стоял в дверях, опираясь рукой о косяк. Юзек лежал на кровати в той же неподвижной позе и, склонив голову, напряженно слушал. Януш откинул голову и закрыл глаза, они наполнились слезами.
В эту минуту раздался сильный стук в дверь с черного хода. Никто не шевельнулся, Эльжбета продолжала петь. Януш встал и, молча обняв по пути Эдгара, отправился в кухню, зажег свечу. «Можешь стоять под окном хоть до рассвета, напрасны музыка твоя и песни…» — пела Эльжбета. Януш отворил дверь. На пороге стоял стройный матрос, темный лицом, по очень красивый. Не говоря ни слова, он подал записку, козырнул, повернулся и стал спускаться по лестнице — словно сходил со сцены.
Януш поднес записку к свету (из записки выпал клочок бумаги, на котором было что-то напечатано) и прочел:
Завтра в девять часов вечера будь у семнадцатого мола в старом порту. Тебя встретит этот же матрос. Прилагаю на всякий случай ночной пропуск на твое имя.
Ариадна.
На следующий день утром Януш, несмотря на запрещение, побежал на Вокзальную, однако никого там не застал. Домой вернулся сам не свой и нашел записку от сестры — она умоляла, чтобы он зашел к ней. Последнее время Билинская избегала Шиллеров. В раздражении отбросив записку, Януш стал взад и вперед ходить по комнате. Юзек сидел у Эдгара. За обедом Януш заметил, что его беспокойство словно передалось всей семье, собравшейся за столом. Эдгар молчал, глядя в тарелку, Эльжбета отвечала на вопросы тети Михаси невпопад, Оля бросала беспокойные взгляды на мать и на тетку, Ройская с усилием — это было заметно — выдавливала из себя какие-то общие слова об обысках, о погоде, об арестованном соседе.
Приближался вечер. Януш сидел в кресле у окна, Юзек опять лежал на кровати с той же книжкой в руках. Януш обратил внимание, что Геленка несколько раз проходила из кухни через коридор в комнату Эльжбеты. Пани Шиллер сидела у дочери, и через стену слышались их спокойные голоса. Ранний февральский вечер опускался на землю; в комнате, выходящей во двор, стало темно.
Наконец Януш не выдержал и собрался в город. Юзек даже не спросил его, зачем он так поздно уходит. В комнате Эдгара горела лампа, он спокойно беседовал с профессором Рыневичем, рассуждавшим на свою излюбленную тему — о ледниковом периоде.
Когда Януш вышел на улицу, уже совсем стемнело, но фонари еще не зажглись. Издалека донеслась пулеметная очередь.
Пешеходов было мало. Януш пошел по Ришельевской и через несколько минут остановился на лестнице, спускающейся к порту. До назначенного часа оставалось еще много времени. Порт спал, с моря дул резкий, холодный ветер, время от времени принося запах дыма. Несколько пароходов, дремлющих на невидимой воде, как прирученные животные, отчаянно дымили. Внизу здесь и там горели красные и зеленые фонари. Взвыла сирена на пароходе, и в этом тоскливом звуке, как во вчерашнем пении Эльжбеты, таилось предвестие разлуки. Теперь Януш знал уже твердо: Ариадна уезжает.
Пройдя один марш лестницы, Януш сел на каменную скамью и так сидел, недвижно, бездумно, ожидая назначенного часа. Лестница была почти безлюдна. Шаги редких прохожих громко отдавались на гранитных ступенях. Наконец Януш встал и пошел к порту. С трудом отыскал мол номер семнадцать, то и дело предъявляя патрулю присланный Ариадной пропуск. Идя вдоль мола к небольшому строению в самом конце его, Януш вдыхал запах моря, слушал тихий плеск воды о камень. Внезапно его охватила тоска, острое желание уехать, исчезнуть из жизни. Так бывало с ним в детстве, когда он просыпался утром, объятый непонятной тоской.
Из темноты вдруг вынырнул высокий матрос, козырнул:
— Прошу сюда, вас уже ждут.
Пройдя несколько шагов, Януш увидел у мола черный корпус большой, совсем не освещенной моторки. Ему показалось, что в ней шевелятся какие-то тени. Неожиданно рядом с ним возникла небольшая фигура. Это была Ариадна.
— Едем с нами! — сказала она, не поздоровавшись, схватив его за плечо. — Едем с нами!
Януш мысленно усмехнулся. «Почему бы и не поехать?» — думал он, а вслух ответил:
— Нет, Ариадна, не могу.
Ариадна положила обе руки ему на плечи, стараясь заглянуть в глаза.
— Почему не можешь?
Януш ничего не ответил, снял с плеч ее руки и поцеловал их.
— С кем бежишь? — спросил он.
— Все это устроил Делятр и еще один… Все обеспечено, нас не задержат.
— Жаль, — пошутил Януш.
— Ну и, знаешь… — сказала Ариадна, — еще Валя…
— Неволин? — прошептал Януш неожиданно для себя испуганным голосом.
— И еще мы ждем… — сказала тоже шепотом Ариадна и замолчала.
Позади послышались быстрые шаги. Януш обернулся и увидел Эльжбетку, такую, какой она приехала из Петербурга, — в полушубке и платке. Рубинштейн и Геленка в сопровождении высокого матроса прошли прямо к моторке. Эльжбетка подняла лицо к Янушу, глаза ее в темноте будто запали, казались черными.
— Я знала, что вы придете, — сказала она. — Вы такой хороший. Скажите Юзеку…
— А Юзек знает?
— Нет. Знают только Эдгар и мама. Но скажите ему, что я буду помнить.
Януш почувствовал раздражение:
— Что будете вы помнить?
— Ну… все… — ответила Эльжбетка.
Опять подошла Ариадна.
— Едем, — сказала она.
Мотор вдруг отчаянно заворчал и заработал с выхлопами.
В тишине звуки эти разнеслись так громко, что казалось, пробудится не только порт, но и вся Одесса.
— Рубинштейн, должно быть, не пожалел золота, — сказал Ариадне Януш.
Две женщины стояли перед ним, и обе протягивали ему руку. Казалось, все это происходит во сне. Януш склонился к руке Эльжбеты. Она поцеловала его в голову и что-то сказала, что именно — он не расслышал. Одно только слово удалось ему уловить: «Юзек».
— Хорошо, хорошо, — ответил он.
Ариадна прижалась к нему и так стояла, не произнося ни слова.
Всем существом своим Януш чувствовал ее хрупкое тело.
— Ариадна… — сказал он.
— Я знаю… — прошелестел у самого уха ее голос. — Я знаю, ты один меня любишь. Но я не могу…
Мотор стрелял, как пулеметная очередь. Подошел матрос. С его помощью женщины одна за другой спустились в лодку. Матрос вскочил за ними и втащил сходни. Моторка одним прыжком рванулась в темноту и тотчас исчезла, только отчаянный шум, быстро затихающий вдали, отмечал ее след.