— К сожалению, — развел руками Шушкевич.
— И еще есть страховые полисы отца из нью-йоркской компании, но в Петербурге…
— Вот тут мы еще посмотрим, — оживился Шушкевич, — это дело не безнадежное.
Шушкевич принадлежал к породе людей, которым доставляет удовольствие уже одно то, что у кого-то есть деньги. В этих случаях он обретал надежду «поворочать» денежками, как говорил он, потирая руки.
— Одним словом, — подытожил Януш, — у нас ничего нет, как я понимаю.
Мария повернулась к нему. Какое-то волнение отразилось на ее обычно холодном лице. Она даже покраснела.
— Помнишь тот узелок, который отдал мне на крыльце казак Семен, когда я приехала в Маньковку?
— Во время погрома?
— Да, да. Так вот, это был узелок с драгоценностями нашей матери. Я считала их своей собственностью… и продала.
— Продала? Сейчас? — Януш перевел взгляд с Марии на Шушкевича. Тот опустил глаза и беспомощно развел ладошками, улыбаясь, как ребенок. — За нынешние бумажки? — продолжал Януш, все же раздосадованный непрактичностью сестры.
— Вот мне и пришлось срочно поместить куда-нибудь эти деньги. Я внесла задаток за маленькое поместьице под Сохачевом, — сказала Мария, обнаруживая за внешним равнодушием к деловым операциям сноровку, приобретенную еще в ранней молодости. Так вот, мне хочется, чтобы это имение стало твоим. Завтра будут готовы документы. Ты должен сам подписать…
— Но мне совсем не хочется… Маленькое поместьице?
— Сорок гектаров, дом, сад… — подхватил Шушкевич, видимо, хорошо осведомленный обо всех подробностях этой сделки.
— Это уже моя идея, — вставила княгиня Анна, — чтобы не больше пятидесяти гектаров. На случай земельной реформы…
Шушкевич беспокойно заерзал на стуле, покраснел и молитвенно сложил ручки:
— Помилуйте, княгиня, кто же говорит о земельной реформе?
— Как так? — пробасила княгиня и, встав со стула, начала расхаживать по комнате. — Проект земельной реформы уже принят. {54} Ведь вы это знаете? Мой кузен голосовал за реформу…
— От принятия проекта до его осуществления очень далеко, — прищурив глазки, сказал Шушкевич.
Княгиня показала пальцем на невестку:
— У нее там осуществили реформу. Да еще как!
— Не дай бог, — вздохнул Шушкевич, — побойтесь таких слов, княгиня. Здесь как-никак Польша!
— Польша не Польша, — княгиня ладонью рассекла воздух, — а все-таки лучше купить для Януша эти сорок гектаров.
— Так как же, Януш? — обратилась к нему Мария.
— Что значит как же? — раздраженно сказал Януш. — Вы все без меня решили. А теперь, раз уж задаток внесен…
— У тебя будет свой дом, — смиренно произнесла Мария.
— И это совсем неплохо, — услужливо вставил Шушкевич.
— А это имение… как оно называется?
— Коморов, — ответил поверенный.
— И что же, на это имение, — продолжал Януш, — уйдут все деньги, которые ты получила за те драгоценности?
— О нет! — ответила сестра, покраснев еще больше, — я разделила их на две части…
— Ну, разве что так, — успокоился Януш.
— Там были и те изумруды.
— Как, изумруды ты тоже продала?
— А что в них толку? Я бы их никогда больше не надела, а так тебе хоть кое-что достанется. И мне… — с легкой грустью сказала Мария и снова откинулась в кресле.
Старая княгиня продолжала расхаживать своим драгунским шагом по комнате. В длинном светлом платье а la королева Мария, княгиня казалась великаншей. Расхаживая, она иронически, но в то же время благосклонно поглядывала на невестку.
В комнату вошел Станислав.
— Прошу прощения, княгиня, пришел пан Спыхала из министерства иностранных дел.
— Просите в гостиную, — небрежно бросила Мария.
Она лениво поднялась с кресла, набросила на плечи длинную шелковую шаль. И только уголки ее губ дрогнули от сдерживаемой улыбки. — Извините, тетя, — обратилась Мария к свекрови.
— Mais, ma chere… [26]— пожала плечами княгиня.
— Впрочем, мы как будто покончили с делами, — обратилась Мария к Шушкевичу. — Не так ли?
Старичок-коротышка вскочил со стула и потер ручки.
— Ну, разумеется. Завтра в двенадцать в ипотечном банке, — напомнил он Янушу.
Все разошлись.
На следующий день Януш воленс-ноленс явился в ипотеку, да еще в роли покупателя имения! Об этом он никогда и не мечтал. Впрочем, он подозревал, что вся эта сделка служит Марии лишь предлогом для какой-то другой махинации, и не стал возражать сестре. В общем-то ему было жаль ее.
Варшавская ипотека всегда была барометром экономического и, уж во всяком случае, валютного положения в стране. Стоило заколебаться вере в валюту, как количество сделок сразу же возрастало, а в коридорах этого странного заведения становилось людно. В то время простая публика еще не понимала, что происходит, никто даже не знал слова «девальвация», но рост дороговизны и повышение цен на коммунальные услуги и на железнодорожные билеты уже подрывали доверие к польской марке. Вот почему в коридоре третьего этажа Янушу пришлось протискиваться в нотариальное бюро сквозь плотную толпу евреев, крестьян и каких-то странных типов, которых можно было встретить только в этом необычном учреждении. У нотариуса еще не было никого из участников сделки. Высокий и тощий, безукоризненно одетый делопроизводитель заверил Януша, что документы «для пана графа» уже готовы, но минуточку надо подождать. Януш вернулся в коридор и стал возле окна. На дальней скамье у стены расположилась целая крестьянская семья (ипотека занималась также и делами крестьян), которая, очевидно, приехала по извечной тяжбе о разделе имущества: маленькая испуганная старушка-мать со слезящимися глазами, двое здоровенных парней (один без глаза) и две девушки — одна одетая по-городскому, а другая по-деревенски повязанная платком. Все члены семейства были сильно смущены, они робко уселись на краешек скамейки, и только одноглазый делал вид, что ему все нипочем, и громко разговаривал. Около них остановился пожилой высокий господин в длинном холщовом плаще, каких уже давно не видывали в городе, и начал расспрашивать, зачем они пришли сюда. Старуха крестьянка что-то ему говорила, но так тихо, что ему пришлось наклониться к ней. Только теперь Януш заметил, что позади господина в холщовом бурнусе стоит молоденькая худенькая барышня в розовом летнем платьице и полотняной шляпке. Короткие и широкие брови, будто наведенные сажей, были недовольно сдвинуты — верно, ее раздражало, что отец (по-видимому, это был ее отец) пристает к незнакомым людям с расспросами; она отвела от сидевших на скамье свои большие, серые, глубоко посаженные глаза. Взор ее, блуждая, на секунду задержался на Януше. Он пожалел, что стоит на фоне окна, против света, потому что серые глаза прищурились от летнего солнца и перекочевали на стенку над головами крестьян, где висело какое-то яркое объявление.
В эту минуту Януш заметил высокую фигуру сестры, проталкивающейся через толпу евреев; позади нее то выныривал, то снова исчезал Шушкевич. Сестра помахала Янушу белой перчаткой и крикнула издалека:
— Nous y voila [27].
Януш, раздосадованный столь неуместным здесь обращением по-французски, сделал несколько шагов к кабинету нотариуса. Они одновременно оказались у двери, и Януш был крайне удивлен, когда Шушкевич представил его господину в холщовом бурнусе и барышне с серыми глазами. Выяснилось, что это как раз и есть прежние владельцы Коморова — пан Згожельский и его дочь Зофья.
В конторе их приход вызвал оживление. Билинская остановилась посредине высокой комнаты и удивленно огляделась. Делопроизводитель тотчас же подал ей стул с плетеным сиденьем. Згожельская стояла рядом с Шушкевичем, который что-то объяснял ей, и смотрела на него непонимающим взглядом. Януш прислушался. Поверенный доказывал Зофье, что, продавая Коморов, они с отцом совершают выгодную сделку.