— Ну а если немцы окружат этот лес? — вышел из терпения Януш. — Если они начисто перебьют весь этот партизанский отряд, тогда что? Советую, господа, подчиниться. Вы находитесь в оккупированной стране. Вы как бы в плену…
— Мы находимся среди друзей, — отчетливо произнес блондин-идеалист.
— Разумеется, но… — Януш развел руками, — но моя миссия окончена. Больше мне нечего добавить. — И он обратился к партизану, который привел англичан: — Я кончил.
Тот с силой хлопнул себя по бедру.
— Ну, шагом марш, — скомандовал он англичанам. — Пошли.
«Барчуки» снова наклонили головы, словно китайские болванчики.
— Good bye [89], — произнесли они одновременно и вышли спокойным, ровным шагом из «оружейной мастерской».
Януш изложил содержание беседы с англичанами пожилому партизану, который казался ему более рассудительным.
Партизан выслушал его и тут же вышел.
Тогда Януш обратился к другому, с бакенбардами, продолжавшему стоять у дверей:
— Моя миссия закончена. Можно идти домой?
— Погодите, — мрачно ответил тот и, к величайшему изумлению Януша, тоже вышел, оставив его одного среди хомутов и винтовок. Он не возвращался довольно долго.
«Вечно приходится зря терять время», — подумал со вздохом Януш.
Наконец Збышек с бакенбардами снова влез в каморку и проговорил даже с некоторой грустью в голосе:
— Ну, теперь все. Больше вы никому не нужны.
II
Молодой, смахивающий на медведя партизан, оставляя без внимания все попытки заговорить с ним, проводил Мышинского до того самого места, где он расстался с сопровождавшей его женщиной. Оттуда Януш шел уже один.
Дойдя до опушки, он остановился и посмотрел в сторону деревни. Люцина лежала тихая, словно необитаемая, под лучами осеннего солнца. За деревней снова тянулся лес, который предстояло пройти, чтобы попасть в Коморово.
Януш старался понять, почему он не испытывает страха. Ведь его наверняка поджидала здесь не одна ловушка.
Встреча с лесными людьми вытеснила ощущение непосредственной опасности. Если там ничего с ним не случилось, так тут уж ему и вовсе нечего бояться.
Януш хотел уже двинуться дальше, как вдруг позади раздался голос. Он обернулся с досадой: ему хотелось собраться с мыслями, побыть в одиночестве, а женский голос нарушил это состояние сосредоточенности.
Обернувшись, он увидел женщину, одну из своих провожатых.
— Уважаемый, — сказала она, — что же это они вас отпустили не по-христиански? Вы, верно, голодны, отмахали столько верст. Идемте-ка со мной. Загляните в мою хату.
Януш заметил, что на этот раз женщина, видимо потому, что была без подружки, выражалась вполне интеллигентно. Ни в ее произношении, ни в лексиконе уже не было ничего вульгарного.
Он и сам не знал почему, но это произвело на него скорее отрицательное впечатление.
— А вы, видно, кончили школу? — сказал Януш.
— Ох, какая там школа… — отмахнулась она.
Януш не очень охотно, но все-таки последовал за ней. Они шли в сторону Люцины. Дым над хатами поднимался прямо в небо.
— Какая превосходная погода, — заметил Януш.
— Чего же вы хотите? Осень. У нас всегда осенью благодать.
Это было банально.
— Мужа нет, поехал в Варшаву, но мы с соседушкой («Наконец какие-то человеческие слова», — подумал Януш), но мы с соседушкой кое-что для вас приготовили. Я сразу поняла, что эти партизаны ничего вам не дадут.
— Кое-что они мне дали, — сказал Януш, думая совсем о другом, не о хлебе.
Дальше они шли уже молча. Деревня производила впечатление чистой, но очень бедной.
Вошли в третью от края хату. Никого они не встретили по дороге — ни ребятишек, ни даже скотины. Ни одна собака не забрехала.
Он оказался в довольно темной комнате. Окна затеняли кусты и высокие деревья, которые росли здесь возле хат, — вероятно, остатки леса.
— Я сейчас… — сказала хозяйка и скрылась в другой половине дома.
Януш сидел один. Он не хотел признаться себе, что партизанский лагерь произвел на него большое впечатление.
Большое впечатление произвели на него и англичане — их наивность и полнейшее непонимание обстановки. Они непременно хотели попасть в Англию, хотя всякому было бы ясно, что доставить их туда невозможно.
«Пусть себе думают, что летят в Англию, — произнес он про себя. — А когда приземлятся в Саратове, деваться будет некуда».
И подумал: «А может, и в самом деле их отправят в Саратов?»
Ему стало жаль этих англичан. Он живо представил себе лица «барчуков».
Дело в том, что, покидая партизанский лагерь, Мышинский еще раз мимоходом увиделся с ними.
Когда брошенный на произвол судьбы своим стражем Януш проходил мимо густых кустов орешника недалеко от того места, откуда открывался вид на деревню, он вдруг обнаружил двух англичан, стоявших в чаще и казавшихся теперь почти нереальными. За ними, разумеется, маячила какая-то фигура — очевидно, это был тот добрый партизан, который и разрешил им эту последнюю встречу с Янушем.
Януш вошел в заросли. На ветках орешника кое-где еще держалась увядшая, бурая листва.
Юнцов заливал мерцающий свет, просеянный сквозь ветви и остатки осенних листьев. Солнечные блики лежали на их лицах.
Почти ничего не говоря, буркнув что-то похожее на «good bye», они сунули ему в руки два предмета. Младший — томик в сафьяновом переплете, пробормотав: «Шелли», а второй — большой, холодный, гладкий кольт.
Теперь, сидя в хате и дожидаясь трапезы, Януш сказал себе:
— Вот я и вооружен на смерть и на жизнь.
И надо признать, что наличие этого пистолета в кармане несколько повлияло на состояние его духа.
Он устал, и ему даже стало казаться, будто все это происходит во сне.
Януш оглядел комнату. Здесь было лишь несколько табуреток и кровать. Он сидел у ветхого стола, доски которого были гладко отполированы от долгого употребления.
На таком столе непременно должна была появиться краюшка черного хлеба и крынка простокваши. Но провожатая, которую, как выяснил Януш, звали Сабиной, принесла большое белое блюдо, какими сервируют столы в имениях, а на блюде красовался жареный гусь — ароматный, обложенный подрумянившимися картофелинами. Потом был принесен окорок, нарезанный ломтиками, лук и помидоры.
Разумеется, появился и хлеб, но, вопреки ожиданиям, белый, и, наконец, початая бутылка самогона.
Януш только теперь почувствовал, как проголодался, и усердно принялся за еду.
— Вот видите, а то бы так и пошли голодный. Хорошо, мы с Софьей додумались, что надо вас накормить по-человечески.
— Великолепное угощение, — сказал Януш.
— Ничего другого у нас нет. Только бедную птицу все бьем да бьем. Не утка, так гусь, не гусь, так курица. Последнее время даже муки на лапшу нет…
— А яйца есть?
— Когда такой лагерь под боком, — сказала Сабина, — не много яиц убережешь. Собирают сами, на зорьке шарят по курятникам… Наказание…
Сама хозяйка ничего не ела, зато выпила с Янушем стаканчик, а за ним второй.
— Давно они здесь стоят? — не подумав, спросил Януш.
Сабина пристально посмотрела на него. Но в ее взгляде не было подозрительности. Скорее какая-то грустная снисходительность.
— Стоят, стоят, — сказала она. — Давно уже. С самой зимы.
— А мне в сущности безразлично, — сказал Януш, сообразив, что допустил бестактность. — Просто так спросил. Я знаю, что по нынешним временам лучше не задавать вопросов.
Сабина как-то странно улыбнулась в ответ.
— Вы такой ученый, — начала она, — образованный…
Януш почувствовал раздражение.
— Не притворяйтесь, — сказал он. — Мне кажется, что вы тоже учились.
— Не слишком много, — опять улыбнулась Сабина.
«Улыбка у нее какая-то сердечная, даже материнская», — подумал Януш. Ему стало досадно, что он ее одернул. Сабине не хотелось рассказывать о себе — это было совершенно ясно.
— Вы что-то начали говорить? — напомнил он уже мягче.
Самогон сразу ударил ему в голову — ведь он выпил на голодный желудок целых два стаканчика. Мышинский почувствовал, что у него есть что-то общее с этой женщиной. Возможно, мелькнула у него мысль, что они думают об одном и том же.