И вновь Кася была совершенно иная. Впервые он увидел ее во время работы, тогда она выглядела такой кроткой, и ее маленькая фигурка как-то терялась. Потом он видел ее возле умирающей бабки — в патетической роли сиделки, и она была окружена, как и тетя Михася, торжественным нимбом смерти. А теперь вот Кася подошла к нему свободно, этакой, подумал Анджей, абсолютно «светской» походкой. Он чувствовал ее превосходство, понимал, что Кася гораздо лучше, чем он, владеет собой. И только тут заметил, насколько он выше ее ростом; чтобы взглянуть ему в лицо, ей приходилось закидывать голову, и тогда он видел ее белую полную шею. На ней была белоснежная блузка и какая-то темная, тонувшая в тени юбка.
— Здравствуйте, — сказала она, и голос у нее тоже был совсем другой, низкий и глубокий. Она еще тяжело дышала после танца и говорила свободнее, чем всегда, непринужденнее.
Анджей никогда еще не ощущал так обаяния человеческого голоса.
«Как хорошо она это сказала», — подумал он и откликнулся:
— Здравствуйте.
— А теперь вы со мной потанцуете.
— А как же Алексий? — вмешался Ромек.
— Нехорошо все время танцевать с одним кавалером, — ответила Кася и улыбнулась. — Я теперь с паном Анджеем хочу станцевать.
— А со мной? — спросил Ромек.
— А с тобой потом, — засмеялась она, — с тобой я уже натанцевалась.
Анджей заметил, что у нее тот приятный полесский выговор, который не имеет ничего общего с искаженным языком окраин и вместе с тем совершенно отличен от варшавской речи, особенно от речи варшавских женщин.
Ударил барабан, зачастила музыка, и начался какой-то быстрый танец. Анджей чувствовал, что не он, а скорее Кася ведет его в танце, и это задело его. Когда оркестр перестал играть, он крикнул:
— Еще, еще! Давайте куявяк!
И музыканты с готовностью, медленно и степенно начали куявяк. Не все оказались любителями этого танца. На площадке стало просторнее, танцевало лишь несколько пар. Анджей просто обожал куявяк, особенно эту солидно-неторопливую часть, и даже жалел, что у него нет усов (только в таком случае и жалел), чтобы можно было их подкручивать. Кася куявяк танцевала неважно, она не всегда понимала, что нужно делать, вначале слишком спешила и сбивалась с такта. И Анджей радовался, что теперь он может вести ее.
— Нет, нет, Кася, не торопись. А вот теперь — пошли!
И вертелся с нею до головокружения, чтобы потом вновь остановиться, медленно покачиваясь на месте. Скоро Кася освоилась и дело пошло на лад. Когда оркестр смолк, они спустились с площадки. Подошел Алюня.
— Хорошо танцуешь, — сказал он Анджею.
— Куявяк — самый лучший танец, — ответил тот, отдуваясь.
Кася ничего не говорила, но не выпускала руки Анджея. Оркестр переключился на модное танго.
— Станцуем? — предложил Алексий.
Кася покачала головой.
— Устала. Погоди немножко.
Алексий помрачнел. Анджей заметил это и выпустил Касину руку.
— А где Ромек? — спросил он.
Кася усмехнулась.
— Танцует, наверно, со своей Анусей, — сказала она, обмахиваясь платочком. Ночь была душная.
Анджей протанцевал еще несколько раз с Касей, потом с другими девушками и наконец, не дожидаясь Ромека, направился домой. Тропинку эту он знал хорошо, с детства ходил по ней, но только сейчас ему пришло в голову, что ночью он идет по ней впервые. Узнать ее было трудно, деревья казались выше, кусты гуще. Он услышал за собою шаги, оглянулся и увидел в темноте фигуру Алексия.
— Один доберешься? — спросил доброжелательно Алексий. — Гляди, не заблудись ночью.
— А ты знаешь, я впервые иду здесь впотьмах, — признался Анджей.
— Я провожу тебя немного.
В голосе Алексия не было угрозы, и все же Анджею сделалось как-то не по себе.
Они шли молча.
Неожиданно Алексий остановился и взял Анджея за руку.
— Кася тебе нравится? — спросил он.
Анджей мгновенно превратился в благовоспитанного юношу и призвал на помощь всю свою сообразительность.
— Очень милая девушка, — ответил он вежливым тоном.
Алексий постоял, помолчал.
— Я не собираюсь махать кулаками, — сказал он, — не пойми меня плохо. Но это моя девушка. Мы думаем пожениться… Оставь ее.
В темноте не было видно, как Анджей пожал плечами, но от этого движения рука Алексия упала с его плеча.
— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты вызываешь меня на драку. Поверь мне, я не бегаю за Касей и не обхаживаю ее. Я и видел-то ее всего раз или два… и мне все равно… А кроме того, Алюня, не занимайся мифотворчеством, — произнес он вдруг высокомерно, — оставь ты, пожалуйста, этот извечный сюжет — молодой барин и крестьяночка. Давно прошли те времена…
— Не совсем, — отозвался в темноте серьезный, низкий голос Алексия.
— Для меня — во всяком случае. Я считал бы это… Как бы это выразить? Как говорят у Сенкевича, считал бы это посрамлением чести своей.
Алексий коротко рассмеялся.
— Можно, конечно, и просто притвориться холодным, — сказал он, точно оскорбленный тем, что Анджей выказывает столь явное равнодушие к прелестям Каси, — до поры, до времени.
— А времени-то у меня немного, через неделю я уезжаю, — откликнулся Анджей, все старательнее придавая этому разговору тон объяснения «мужчины с мужчиной», — и думаю я сейчас исключительно об экзаменах… Ты и не представляешь, как я трясусь от страха…
Алексий замедлил шаг.
— Ну ладно, только ты не обижайся за то, что я об этом заговорил. Мог бы поступить иначе, но ты мне нравишься… давно еще, с тех времен…
— Это ты ксендза Ромалу вспомнил?
— Ага. Ну, привет! До свиданья. Я еще вернусь туда, на танцы.
Алексий остановился.
— Желаю тебе хорошо повеселиться, — неожиданно барским тоном произнес Анджей и как-то снисходительно подал Алюне руку. Его самого удивил этот жест, когда потом, позднее, он вспоминал о нем.
Дальше он шел уже парком. Огромные деревья шумели над ним, хотя внизу ветра не было. Анджею вспомнился его приезд, ночь и размышления на крыльце дома. С того времени все дни были похожи один на другой, одинаково увлекательные и подчиняющие его своей власти вереницей самых обыденных событий. Но он ощущал, что та, первая, памятная ночь как будто отметила своим знаком все последующие дни и именно этим нынешние каникулы отличались от всех предыдущих.
Он так задумался, что не заметил, как подошел к дому. Услышав громкий разговор в темноте, он остановился.
Ройская и Валерек сидели на крыльце и разговаривали на каких-то повышенных тонах. Они не слышали его шагов по гравию дорожки, не видели его самого. В доме было светло. Крыльцо же тонуло в темноте и так было увито виноградом, что выглядело частицей сада.
Анджей стоял как вкопанный, не зная, что ему делать. Сердце колотилось в груди. С той давней, еще детской и такой глупой сцены он не мог спокойно видеть Валерека, не мог спокойно слышать его голоса. Каждый раз при виде его в Анджее вздымалось чувство стихийной ненависти. Он уже не помнил, обменялся ли он с Валерием за все эти годы хотя бы двумя фразами, но всегда стискивал кулаки не только когда видел его, а даже когда только думал о нем. У Анджея просто в голове не умещалось, что очаровательный ребенок, которого он каждое утро видел за столом, — дочка Валерия. К счастью, Валерий почти не бывал в Пустых Лонках, только иногда, вот как сейчас, появлялся поздним вечером. Приезжал он из Седлеца верхом на одном из чудесных скакунов со своего завода.
Анджей прислушался к разговору.
— Что ты, собственно, думаешь? — резко произнесла Ройская. — Нет у меня для тебя денег. Все, что у меня есть, я завещаю твоей дочери. А тебя и знать не хочу…
— Вы как будто забыли, мама, что я ваш единственный сын.
— К сожалению.
— Вы этих щенков тети Михаси, этих Олиных сынков, и то больше любите.
— Ошибаешься.
— Во всяком случае, для них вы делаете больше, чем для меня. Деваться от них некуда. Ну почему вы не хотите дать мне эти деньги?
— Потому что знаю — толку от этого не будет.
— Не пропью же я их!
— Уж лучше бы пропивал.
Валерий засмеялся. Даже сейчас, когда его не было видно, смех этот таил в себе какое-то удивительное очарование. В нем еще оставалось обаяние прежнего, юного Валерека, обаяние, которого уже лишились расплывшиеся черты его лица. И голос тети Эвелины как будто смягчился: