Выбрать главу

New England

Иные сны ко мне приходят ныне: передо мною кровель строй багряный, и медь листвы тончайшего чекана, и ясность зорь, и добрый жар в камине. Как в день седьмой, земля по завершеньи прекрасна. Только мнится в полумраке чуть слышный призвук боли и отваги — старинный гул Писанья и сраженья. Вот-вот (пророчат) нас засыплет снегом, и Север здесь на всем лежит печатью, но снова забываюсь на закате своим бескрайним днем и кратким веком. Бог весть, Буэнос-Айрес, для чего я бреду сквозь годы той же мостовою.

Кембридж, 1967

Джеймс Джойс

Дни всех времен таятся в дне едином со времени, когда его исток означил Бог, воистину жесток, срок положив началам и кончинам, до дня того, когда круговорот времен опять вернется к вечно сущим началам и прошедшее с грядущим в удел мой — настоящее — сольет. Пока закат придет заре на смену, пройдет история. В ночи слепой пути завета вижу за собой, прах Карфагена, славу и геенну. Отвагой, Боже, не оставь меня, дай мне подняться до вершины дня.

Кембридж, 1968

Лабиринт / El laberinto

Дверь не ищи. Спасения из плена Не жди. Ты замурован в мирозданье, И нет ни средоточия, ни грани, Ни меры, ни предела той вселенной. Не спрашивай, куда через препоны Ведет, раздваиваясь на развилке, Чтоб снова раздвоиться на развилке, Твоя дорога. Судьбы непреклонны, Как судьи. Не мечтай о нападенье Полубыка-полумужчины, страхом Наполнившего замкнутую мраком Тюрьму камней в ее хитросплетенье. Его здесь нет. Нет никого иного, И даже зверя твоего ночного.

Лабиринт / Laberinto

Спасти меня и Зевсу не под силу из этих каменных тенет. Забыто, кем прежде был. Остались только плиты бессменных стен, маячащих постылой моей судьбой, прямые коридоры, ведущие по кругу, открывая знакомую развилку, на которой за столько лет расселась мостовая. И снова различаю под ногою зловещий след в пыли. И слышу снова, как вечера, сойдясь в кольцо тугое, рокочут ревом или эхом рева. И чувствую: в потемках наготове тот, чей удел, не зная милосердья, — томить пустыней, добиваться крови и, наконец, отведать моей смерти. Мы ищем встречи. Ждать все безысходней, и если бы конец — уже сегодня!

Этнограф

Перевод Б. Дубина

Саму историю мне рассказали в Техасе, но произошла она в другом месте. И хотя за века героями ее перебывали тысячи тысяч реальных и призрачных, живых и умерших людей, герой в ней один. Звали его, насколько помню, Фред Мердок. Он был по-американски рослый, ни темен, ни светловолос, скроен без особых причуд и не любитель поговорить. Не выделялся ничем, даже той наигранной непохожестью на других, что свойственна молодости. От природы почтительный, Мердок боготворил книги и их создателей. Он еще не вышел из возраста, когда толком не знаешь, кто ты, и без оглядки бросаешься во все, что подвернется: мистику персов и загадочное происхождение венгров, перипетии войны или алгебры, аскетизм или разгул. В университете ему предложили специализироваться по индейским наречиям. У некоторых племен на западе еще сохранились тайные обряды; научный руководитель Мердока, пожилой профессор, рекомендовал ему поселиться среди индейцев, понаблюдать их обряды и добраться до тайны, которую колдун открывает юношам, проходящим посвящение. Потом он подготовит диссертацию, которую руководство обязуется опубликовать. Фред охотно согласился. Кто-то из его предков погиб в стычках на границе; теперь этот давний раздор становился, напротив, связующей нитью. Он, разумеется, понимал, что будет непросто: нужно добиться, чтобы краснокожие сочли его своим. И все же он взялся за этот нескорый труд. Больше двух лет прожил в полной глуши, под кожаным сводом шатра, а то и под открытым небом. Вставал затемно, засветло ложился, стал думать на чужом языке. Приучил нёбо к простому вкусу, надевал Бог весть что, позабыл друзей и город, привык к другому, отметающему логику, строю мысли. В первые месяцы ученичества тайком вел записи, но потом бросил, то ли не желая привлекать внимание, то ли уже не нуждаясь в них. Минул срок, отведенный для испытаний ума и тела, и жрец приказал ему запомнить свой сон, а на рассвете поделиться им. Мердок уже убедился, что в ночи полнолуния ему снятся бизоны. Поутру он поведал наставнику повторяющийся сон, и тот наконец открыл перед ним сокровища тайного знания. Однажды с рассветом, никого не предупредив, Мердок исчез. В городе он сначала затосковал по тем первым вечерам в глуши, когда — много дней назад — тосковал по городу. Он явился в кабинет профессора, сказал, что знает тайну, но решил ее не публиковать.