Хвала тьме

— Вы что, связаны клятвой? — спросил собеседник.

— Не в этом дело, — отозвался Мердок. — В тамошней дали я узнал такое, о чем не расскажешь.

— Может быть, виной английский язык? — предположил профессор.

— Нет-нет. Сегодня, владея тайной, я могу переложить ее на тысячу разных и несхожих ладов. Не знаю только одного: как передать, что тайна бесценна и наша наука, вся эта наша наука, рядом с ней выглядит пустяками. — Помолчав, он добавил: — В конце концов, важней всего даже не тайна, а пути к ней. Вот что надо пройти. Профессор с холодком обронил:

— Что ж, сообщите о своем решении Совету. Думаете вернуться к индейцам?

Мердок возразил:

— Нет, вряд ли это возможно. Да и зачем? Эти люди научили меня тому, без чего не обойтись в любом месте и во всякое время.

На этом, говоря коротко, беседа закончилась.

Фред женился, развелся и служит библиотекарем в Йельском университете.

Одной из теней 1940 года

Британия, не опозорить твоей священной земли Ни германскому кабану, ни итальянской гиене. Остров Шекспира, твоя надежда — твои сыновья И великие тени былого. Из дальних заморских краев Я их призываю, и вот они высятся надо мной В своих железных венцах и высоких митрах, С веслами, Библиями, мечами, Якорями и луками. Теснятся в глубокой ночи, Незаменимой для чародейства и красноречья, И я подхожу к самой хрупкой, почти прозрачной И говорю ей: «Друг, Завистливый материк снова готов оружьем Подмять Британию, Как в пору, пережитую и прославленную тобой. Море, суша и небо кишат войсками. Где твои сны, Де Куинси? Пусть острову станут оградой Сплетенья твоих кошмаров. Пусть в лабиринтах времен Без срока скитается злоба. Пусть ночь отмеряет века, эпохи и пирамиды, Пусть воинства лягут пылью и лица их станут пылью, Пусть нас сегодня спасут немыслимые строенья, Которые леденили тебя во мраке. Брат мой по тьме, ненасытный любитель опия, Прародитель ветвистых периодов — лабиринтов и башен, Прародитель чеканных речений, Слышишь, невидимый друг, слышишь ли ты меня Через бездны Морей и смерти?»

Предметы

И трость, и ключ, и язычок замка, И веер карт, и шахматы, и ворох Бессвязных комментариев, которых При жизни не прочтут наверняка, И том, и блеклый ирис на странице, И незабвенный вечер за окном, Что обречен, как прочие, забыться, И зеркало, дразнящее огнем Миражного рассвета… Сколько разных Предметов, караулящих вокруг, — Незрячих, молчаливых, безотказных И словно что-то затаивших слуг! Им нашу память пережить дано, Не ведая, что нас уж нет давно.

Педро Сальвадорес

Перевод Б. Дубина

Джону Мерчисону

Я хотел бы — видимо, первым — описать один из самых странных и самых печальных эпизодов нашей истории. Думаю, лучше всего сделать это без картинных дополнений и рискованных догадок, по возможности не вмешиваясь в рассказ.

Действующих лиц трое: мужчина, женщина и вездесущая тень диктатора. Мужчину звали Педро Сальвадоресом; мой дед Асеведо видел его через несколько дней или недель после сражения под Касерос. Пожалуй, Педро Сальвадорес мало чем отличался от прочих, и лишь судьба и годы придали ему неповторимость. Он был одним из многих небогатых хозяев того времени: владел (насколько можно судить) деревенским поместьем и поддерживал унитариев. Жена его носила фамилию Планес; они жили на улице Суипача, поблизости от ее пересечения с Темпле. Ничем не выделялся и дом, где произошли описываемые события: обычные ворота, подъезд, решетчатая дверь, жилые помещения, внутренние дворики. Как-то вечером, году в 1842-м, хозяева услышали нарастающий, глуховатый на грунтовой дороге, стук копыт и выкрики всадников. На этот раз масорка не миновала их дома: за криками последовали удары в дверь. Пока отряд крушил засовы, Сальвадорес успел сдвинуть обеденный стол, отогнуть ковер и спуститься в погреб. Жена поставила стол на место. Тут ворвались бандиты, явившиеся арестовать Сальвадореса. Жена сказала, что он бежал в Монтевидео. Ей не поверили, избили ее, переколотили всю посуду голубого фарфора, обыскали дом, но поднять ковер не догадались. В полночь они ушли, пригрозив вернуться.