— А вы ведь действительно нелепая, я это с первого взгляда заметила, — подхватывает завпоэзией, — но в глазах ее — участливая догадка: как это вы в школе справлялись, такая нелепая фантазерка?
Ну, думаю, пронесло, — и, отпустив почти отвинченный от оборки бант, переключаюсь на свою учебу, лишь бы не вспомнила завпоэзией про религию, не такое дело, чтобы врать.
— Мало с чем могу справиться, если воображу, что не способна. Вот так и выше среднего образования не поднялась. Я и вообразить себе не могла, что способна сдать экзамены на студентку. Студенты казались мне высшими существами, особенно те, что в очках. А что вчерашние мои однокашники в студенты вышли, почему-то не бралось в расчет. И вдруг летом 47-го получаю из Москвы приглашение в Литинститут, причем вызов оплачен. Ну, Софья Григорьевна, думаю: чудо — зеленый свет! Оказывается, как вам в позапрошлом году, так и тогда мои друзья стихи послали. И я принята! От обалдения: «прошла по конкурсу», дальнейшее «допущена к экзаменам», то ли не прочла, то ли от счастья не вникла. «Допущена к экзаменам» — я осознала уже в Москве. Почему-то в тот день в Литинституте был секретарь союза писателей поэт Николай Тихонов. Вместе с другими он меня урезонивал: «Главное, стихи понравились, конкурс прошли, а экзамены в нашем деле — формальность, поможем, сдадите». Но я не урезонилась, забрала сданный было в общую часть аттестат зрелости. «Ну что вы за нелепая!» — угадал Тихонов. И вы, Софья Григорьевна, сразу угадали, что платьем и прической безвкусная и не на диете. Вам смешно, а мне тогда не до смеха было! Иду, сильно огорченная, к Казанскому вокзалу, мама тогда еще в Люберцах жила, и вижу объявление: Ухтомский машиностроительный техникум набирает особую группу из лиц со средним образованием, без экзаменов. «Без экзаменов», — подчеркнуто. И общежитием обеспечивает. Я и пошла. Маму стеснять не хотела, пятеро в двух комнатках ютятся, в гости ходила, конечно, — от Ухтомки близко. Да и независимости полнейшей захотелось.
Техникум расквартировывал студентов по избам. В нашей просторной избе-общежитии тоже — пятеро, но все юные девицы — все вместе, и каждая — сама по себе самостоятельная. В техникуме я узнала, что студенты особой двухгодичной группы — деревенские и мечтают из беспаспортных крестьян выйти если не в мастера, то в квалифицированные рабочие — с паспортами! Моя учеба, Софья Григорьевна, шла отлично, не то что в школе! И высшая математика, и термодинамика, и сопромат — все давалось с лету, все, кроме начертательной геометрии, — не могла увидеть невидимый предмет в видимом пространстве. Еще — черчение. Чертили за меня мальчики. Они, так повелось, заходили за нами перед уроками. Однажды я заленилась, осталась в койке, — стихи про себя напевала и ждала, чтоб записать, когда все уйдут, я в техникуме никому — о стихописанье, засмеяли бы. Хотя с удовольствием слушали, как я пою. Я даже на столе чечетку отбивать умела.
Софья Григорьевна, умоляю вас, не хмурьтесь, сейчас снова начнете смеяться! Мальчики зашли, а я в койке. И тут один говорит: «Ну-ка вставай, разлеглась, как Клеопатра!». Почему, как Клеопатра, — непонятно, но с этой минуты меня так и называли не только студенты, но и все педагоги, и хозяйка избы Вера Станиславовна Падорская, и два ее взрослых сына. Я к Клеопатре так привыкла, что почти позабыла, как меня на самом деле зовут, только в гостях у мамы вспоминала. Особенно смешно, когда я задерживалась в техникуме и старая, косматая Вера Станиславовна, подняв полушляхетский подбородок, трясла крышкой от моей кастрюли и учила: «Клеопатра бесстыжая! Ты мне мои мозги наизнанку не выворачивай: таких жидивок не бывает, чтоб оставались после занятьев петь, да последними туфлями выщелкивать, пока у них всю жратву не выжрут. Опять, гляди, Нюська, и чего ты, Клеопатра, с ней картошкой заработанной делишься, всю твою картошку с котелка выловила, а тебе один жидкий крахмал оставила. А ты пой, Клеопатра, последним туфлями щелкай, но головы моей не прощелкнешь: нету, Клеопатра, таких жидивок безмозглых, чтоб остались с одним крахмалом со своего ж продукта. Жиды, они все умные, и ты должна с умом картошкой распоряжаться! Чего разлыбилась? Уж ежели жидивка, то будь как положено. Останешься без картошки, я тебя, Клеопатра бесстыжая, своей кормить не буду, не дождешь!».